Я постоянно танцую, ногами топаю, Трясу головой, руками вот так вот делаю! Да, я немного ебнутый, люди пугаются, Особенно если в общественном транспорте.
Дэмн! Этот тленоклип стоило сделать хотя бы потому, что Ванильный мишка ПРИШЕЛ И ДОДАЛ.
Ну, все, теперь назад дороги нет. Раз уж лучший друг начал писать кэпостарки, то мне сам бог велел. Впрочем, хватит обо мне, сегодня его вечер Ж)
Вот вам, зацените. Ну красота жеж, невротебенная!
У неба всего два цвета.
Это была фраза из художественной книжки, процитированная в странноватом тесте детского психолога, призванного впервые оценить состояние Тони. Первый судья на этой собачьей выставке.
Маленький Тони должен был что-то сказать в ответ на это – у неба всего два цвета. Как он это понимает?
Ученые сказали бы – какая галиматья. Антинаучная сопливая чушь.
Они сказали бы – спектр диффузного излучения. Тони и сам ученый. Он тогда так и сказал. К тому же, прибавил, даже если брать лирику – есть, в конце концов, еще и закат, и рассвет, и импрессионисты. Как насчет них?
Еще маленьким он уяснил (поначалу), что все вещи в мире имеют свое конкретное и простое объяснение. Маленькому Тони так было проще – не выискивать сложных обоснований существующим явлениям.
Потому как в детстве постичь смысл когерентного рассеяния света без изменения длины волны (оно же рэлеевское) было вовсе не сложно, в отличие от ответа на вопрос «почему папа меня не любит».
Жизнь, превратившая Тони Старка в ученого, заботливо отряхнула плечики безупречного костюма, поправила жесткий воротничок, потуже затянула шелковый галстук – и объяснила: «Любовь не имеет ничего общего с реальностью. Как и любая сопливая антинаучная чушь».
А Тони всегда любил сложные задачи, простые решения и жесткие костюмы.
Если бы он знал, что однажды ответ на этот вопрос станет ему известен, и к этому жизнь его вообще не подготовила.
Небо было какого-то цвета до, и такого теперь – как его глаза.
Они же двухцветные глаза: раззолочено-синие, когда смотрят на него ласково и требовательно, всегда только так. Его любовь требовательна, зато небесно-бесконечна.
И добела заледенелые, острой сосулькой протыкающие его насквозь, когда виноват. Архангельская голубизна, холодный судейский шелк.
Пусть так. Просто в ту секунду, когда над тобой разлилась эта безбрежная синь, ты знаешь – как высоко в нее ни взмывай, ни во что никогда не упрешься. Дальше, возможно, будет безвоздушная чернота, но если суметь – и в ней можно продержаться хоть сколько-то.
Это для него слишком сложно, так сложно, как никогда не было в детстве. Что поделать. Любовь ничего не объясняет, как и всякая сопливая антинаучная чушь.
Этому ведь нельзя и научиться. Ну никак. При всей его способности учиться. Либо уж с этим рождаешься, либо нет. Тони убеждается в этом немедленно, когда предпринимает попытку побыть наконец понятливым, романтичным, лиричным хотя бы. И рассказывает ему о фразе из глупой книжки, о том, что у неба всего два цвета. Что за глупое воззвание к примитивным ассоциациям?
- Действительно. Сущая глупость. Два есть два, – говорит он и улыбается *Синь, синь, синь! Солнечные пятна!* – Ночью и днем.
Бай Юмичика-отморозок
Ну, все, теперь назад дороги нет. Раз уж лучший друг начал писать кэпостарки, то мне сам бог велел. Впрочем, хватит обо мне, сегодня его вечер Ж)
Вот вам, зацените. Ну красота жеж, невротебенная!
У неба всего два цвета.
Это была фраза из художественной книжки, процитированная в странноватом тесте детского психолога, призванного впервые оценить состояние Тони. Первый судья на этой собачьей выставке.
Маленький Тони должен был что-то сказать в ответ на это – у неба всего два цвета. Как он это понимает?
Ученые сказали бы – какая галиматья. Антинаучная сопливая чушь.
Они сказали бы – спектр диффузного излучения. Тони и сам ученый. Он тогда так и сказал. К тому же, прибавил, даже если брать лирику – есть, в конце концов, еще и закат, и рассвет, и импрессионисты. Как насчет них?
Еще маленьким он уяснил (поначалу), что все вещи в мире имеют свое конкретное и простое объяснение. Маленькому Тони так было проще – не выискивать сложных обоснований существующим явлениям.
Потому как в детстве постичь смысл когерентного рассеяния света без изменения длины волны (оно же рэлеевское) было вовсе не сложно, в отличие от ответа на вопрос «почему папа меня не любит».
Жизнь, превратившая Тони Старка в ученого, заботливо отряхнула плечики безупречного костюма, поправила жесткий воротничок, потуже затянула шелковый галстук – и объяснила: «Любовь не имеет ничего общего с реальностью. Как и любая сопливая антинаучная чушь».
А Тони всегда любил сложные задачи, простые решения и жесткие костюмы.
Если бы он знал, что однажды ответ на этот вопрос станет ему известен, и к этому жизнь его вообще не подготовила.
Небо было какого-то цвета до, и такого теперь – как его глаза.
Они же двухцветные глаза: раззолочено-синие, когда смотрят на него ласково и требовательно, всегда только так. Его любовь требовательна, зато небесно-бесконечна.
И добела заледенелые, острой сосулькой протыкающие его насквозь, когда виноват. Архангельская голубизна, холодный судейский шелк.
Пусть так. Просто в ту секунду, когда над тобой разлилась эта безбрежная синь, ты знаешь – как высоко в нее ни взмывай, ни во что никогда не упрешься. Дальше, возможно, будет безвоздушная чернота, но если суметь – и в ней можно продержаться хоть сколько-то.
Это для него слишком сложно, так сложно, как никогда не было в детстве. Что поделать. Любовь ничего не объясняет, как и всякая сопливая антинаучная чушь.
Этому ведь нельзя и научиться. Ну никак. При всей его способности учиться. Либо уж с этим рождаешься, либо нет. Тони убеждается в этом немедленно, когда предпринимает попытку побыть наконец понятливым, романтичным, лиричным хотя бы. И рассказывает ему о фразе из глупой книжки, о том, что у неба всего два цвета. Что за глупое воззвание к примитивным ассоциациям?
- Действительно. Сущая глупость. Два есть два, – говорит он и улыбается *Синь, синь, синь! Солнечные пятна!* – Ночью и днем.
Бай Юмичика-отморозок
15. 
9. 
