Собственно, да, это она. Автор по-прежнему сам не определился во взаимоотношениях героев, поэтому мучает и читателя заодно, бугага.
V
V
В больнице его продержали от силы пару часов – благо, не так все оказалось страшно. Что надо, вправили – и свободен. Тома и Этьен, как оказалось, ушли еще раньше. Стоило, пожалуй, их найти. При всем уважении, Фурнье сомневался в способности этих двоих решать вопросы с полицией, разгневанными соседями, страховыми компаниями и жилищными управлениями. Но ведь был еще Огюст… Робэр пока и сам не мог решить, правильно ли он поступил, не рассказав полиции о том, кто за всем этим стоит. А впрочем, он и без их помощи сможет найти на гадину управу. После недолгих раздумий коллекционер предпочел отправиться домой для короткого, но очень серьезного разговора, а уж потом со спокойной совестью решать проблемы.
Огюста дома не оказалось, как и большинства его вещей. На телефонные звонки он тоже не отвечал, из чего Робэр сделал вывод, что подельники уже рассказали о случившемся. Пришлось разговаривать с автоответчиком мобильного телефона.
Пока Фурнье добирался до дома на такси, потому что сам вести машину после случившегося был физически не в состоянии, в его голове сменяли друг друга весьма кровожадные мысли. Придушить поганца, выкинуть из окошка, испортить его картины, расторгнуть договор… Но здравый смысл возобладал, нарушать закон мужчина не стал, как и опускаться до уровня этого вредителя. Расторгать договор тоже было невыгодно – придется платить неустойку, а деньги понадобятся для решения проблем со сгоревшей студией (Робэр уже не замечал, что рассуждает об этом так запросто, как будто не стоит вопроса, нужна ли вообще Этьену помощь). В конце концов, он был там в момент начала пожара, и в нем есть доля его вины. Контракт же заключен лишь до конца года. Ни о каком адекватном пиаре речи тоже больше идти не будет. А самое главное, ему ничего не стоит создать в художественных кругах злосчастному Re№1r’такую антирекламу, что по окончании года он никогда больше не продаст ни одной картины. Это Фурнье и рассказал автоответчику. Месть свершилась, и теперь надо было найти Этьена и Тома.
Старикана Робэр застал дома, злого, как все черти Ада вместе взятые. Он вплоть до самого закрытия деканата пытался выяснить, может ли Академия помочь финансово в данной ситуации, и, разумеется, ничего не добился. С квартирой, правда, все оказалось не так печально. Поскольку полиция завела уголовное дело по статье «поджог» (слава богам, показания Робэра показались им достаточно убедительными, да и во дворе дома народ видел двоих подозрительных), соседям убытки возместят их страховые компании. Правда, Этьен наличием страховки похвастать не мог. Эта студия вообще уже долгие годы была этаким перевалочным пунктом, ее настоящий хозяин и нормальные документы затерялись в глубине времен, художник просто оплачивал счета.
- А даже если бы документы оказались в порядке, - продолжал сетовать Тома, - там ремонта на два года! Откуда у него такие деньги? Короче, если полиция наконец оставила его в покое, он скорее всего поселился в своей мастерской, которая в здании театра. Конура та еще, но там хотя бы есть диван, платить не надо и директор не против.
Не теряя даром времени, Фурнье отправился в театр, все еще на такси, чтобы не рисковать. На улице уже стемнело, и казалось, этот день был бесконечным. Робэр не забыл прихватить все, что ему удалось спасти от огня, правда, стопка получилась довольно жалкая.
В театре только что закончился спектакль, зрители расходились, и коллекционеру не составило труда узнать у гардеробщика, где обитает художник. Посторонних в служебные помещения не пускали, но мужчина удачно припомнил имя той молодой пьяной актрисы, ее вызвали, а потом хватило одного звонка директору, чтобы уладить все вопросы.
Этьен Лоран дремал на замызганном диване, и длинные ноги молодого человека свешивались с пухлого подлокотника. На столе горела лампа, помимо всевозможного художнического скарба опасно накренилась недопитая банка пива, и валялась пачка обезболивающего. Робэру уже успели рассказать, что во время падения в сломанной руке что-то сместилось, пришлось вправлять и накладывать гипс заново.
Но сон художника был некрепок. Он очнулся почти сразу, как Фурнье вошел.
- А, месье Фурнье… - Он прищурился и отодвинул лампу подальше, - я рад, что те уроды не сильно Вам навредили. Наверное, надо благодарить Ваш крепкий череп за то, что Вы не потеряли сознание. А то бы мы сейчас имели на руках хорошо прожаренного, но, увы, совсем не живого коллекционера.
Этьен выглядел усталым, но все равно гораздо лучше, чем днем. Робэр подумал, что, возможно, зря грешил на психику юноши – она оказалась довольно крепка. Тем временем, надо было как-то начинать разговор.
- Что говорит полиция? – Фурнье огляделся, не зная, где присесть.
- Что дело – полный тухляк. – Пожал плечами Лоран. – Таких уродов, как описали Вы и люди во дворе – пол-Парижа. А может, они вообще не из Парижа. Но обещали поискать. Одно хорошо – с соседями разбираться не надо. Буду потихоньку восстанавливать то, что от студии осталось. Правда, пока я не имею понятия даже о том, в чем завтра пойду работать в бар. Слава богу, пока все это происходило, я был в больнице, с документами и хоть с какими-то деньгами.
Художник произнес этот небольшой монолог скороговоркой, видно было, что за день он его повторял уже не раз, а на самом деле волновало Этьена совсем другое. Было нетрудно догадаться что, особенно если судить по тоскливым взглядам, которые Лоран бросал на изрисованные стены своего нынешнего пристанища. Он явно тосковал по навсегда утраченным картинам. Робэр опомнился и протянул Лорану стопку спасенных бумаг.
- Это все, что мне удалось вынести из пожара. Извините, что не отдал раньше.
Молодой человек машинально взял их, принялся разглядывать. Он не сразу сообразил, что это такое. Но когда разглядел, Фурнье был вознагражден за свою самоотверженность сполна – он увидел, как у человека в буквальном смысле загораются глаза.
- Это… это… - художник мгновенно утратил все спокойствие, но это было радостное волнение. Он пролистал наброски несколько раз подряд, а потом повел себя странно: сполз с дивана и, не вставая с колен, оказался рядом с Робэром.
- Спасибо! Спасибо, спасибо, спасибо! Ты спас их! Они… Ты, наверное, понимаешь, ну должен же понимать! Они мне не просто как рисунки, они больше, гораздо больше! Спасибо! – Лоран бормотал не переставая, и… черт подери, он целовал ему руки! Взгляд у юноши был странный, в нем не было симпатии или признательности в обычном смысле этого слова, в нем было что-то фанатичное. Казалось бы, радуйся не хочу, красивый молодой мужчина, в которого ты, чего греха таить, уже некоторое время влюблен, стоит на коленях и целует тебе руки! Но Фурнье почему-то стало немного страшно. Он попытался освободиться, но пальцы Этьена стискивали его запястья, как клещи. Пришлось стоять, пока художник сам не успокоился.
- Кхм. – Робэр действительно не знал, как продолжить разговор, поэтому в конце концов предпочел сделать вид, будто только что разыгравшейся сцены и вовсе не было. – Я… я хотел предложить помощь. Расходы на ремонт, и все такое прочее. И… в общем, ты можешь жить у меня, пока все это решается.
Они оба не заметили, как перешли на «ты».
Этьен провел рукой по лицу, стряхивая наваждение. А потом снова повел себя странно. Он согласно кивнул. И зачем-то добавил:
- Я обязательно напишу твой портрет. Ты не пожалеешь.
Робэр потом не раз поражался тому, как резко изменилось поведение Лорана в ту ночь, по крайней мере, в отношении самого коллекционера. Нет, бурный характер и острый язык остались при художнике. Но ни словом, ни делом он потом не перечил Фурнье. Он не спросил, куда исчез Огюст, не спросил, хочет ли мужчина чего-либо за такую невероятную щедрость. Спася из огня несколько жалких листков, Робэр словно приобрел над ним некую мистическую власть. Этьен только попросил выделить ему комнату под мастерскую, любую, и разрешить там обустроить все, как ему удобнее. Конечно же, Фурнье был не против.
Все происходило само собой, Робэр и Этьен много разговаривали обо всем на свете, но только не о том, какие же отношения их теперь связывают. Поздними вечерами Лоран по-прежнему работал барменом, или веселился с друзьями в театре, а днем работал с какой-то нечеловеческой трудоспособностью. Он как будто спешил поскорее снова заполнить пространство вокруг себя живописью. Многие рисунки и картины он, правда, не заканчивал, но их количество росло с пугающей скоростью. Коллекционер не понимал, бывает ли юноша вообще на занятиях. По словам Тома, большинству преподавателей на курсе хватало ума просто ждать от Лорана работ на развеску и ставить наивысший бал, а не требовать посещений.
Так прошло около месяца, с художника должны были скоро снять гипс, а Фурнье уже с трудом представлял, как это он раньше жил без вечно работающего Этьена за стенкой.
Только один вопрос был предметом их жарких ссор – портрет Робэра. Мужчина, разумеется, по-прежнему много работал и вращался в художественных кругах, и не каждый день мог уделить художнику время. Лоран злился ужасно, и осыпал несчастного потоками брани столь искусной, что Фурнье хотелось скорее аплодировать, чем обижаться.
- Когда-нибудь я прикую тебя к батарее, и буду писать, пока мы оба не подохнем от голода! – Ярился художник, но по сути всерьез не обижался, скорее расстраивался. Тем не менее, работа над портретом постепенно продвигалась, и коллекционер очень ценил эти тихие сосредоточенные часы.
В течение месяца Робэр собирался с духом, и однажды за ужином решился начать очень важный для них обоих разговор.
- Я знаю, что пока у тебя нет ни одной законченной работы – но с твоим трудолюбием, скоро будет, и не одна. Этьен, я хочу устроить выставку твоих картин. – Фурнье не ждал отказа. Он уже успел привыкнуть к тому, что художник почти всегда с ним соглашается.
- Нет. – Просто ответил Лоран, с аппетитом поглощая томатный суп, и тут же продолжил, не давая Фурнье и слова вставить. – Если хочешь, Робэр, я, не задумываясь, подарю тебе все свои картины. Но не вздумай впредь говорить ни о каких выставках. Мне абсолютно плевать, что говорят о нас двоих. Но если коллекционер Робэр Фурнье устроит выставку работ художника Этьена Лорана, все будут говорить не картинах, а о том, что выставка состоялась, только потому что Этьен Лоран спит с Робэром Фурнье. Для своих картин я такого не хочу.
Робэр был абсолютно огорошен этой резкой и грубой отповедью. Он даже попробовал обидеться. Этьен тоже расстроился ужасно, даже работать стал меньше – но извиняться или менять своего мнения не думал. Так что в конце концов Фурнье не оставалось ничего другого, кроме как смириться.
Тем более, что вскоре в поведении художника стали появляться загадочные тенденции, которые коллекционера несколько взволновали. Ситуацию только усугубил звонок Джоэла, хорошего приятеля Робэра. Этот человек занимался тем, что, по его собственным словам, «искал жемчуг в навозе». Иными словами – разыскивал неизвестные шедевры мирового искусства. Работа специфическая, требующая вращения в самых разных кругах, иногда очень даже криминальных. Именно оттуда и пришла тревожная новость. Один из людей Джоэла, подряженный следить за неким месье Смитом, видел, как этот самый месье имел продолжительный разговор с Этьеном Лораном некоторое время назад. Как раз после этого художник и стал вести себя странновато – как минимум на пару часов в день он запирал дверь студии. Все бы ничего, да только месье Смит был широко известен в узких кругах, как воротила весьма выгодного бизнеса – торговли подделками картин великих мастеров прошлого.
Человек эпохи Возрождения, глава пятая
Собственно, да, это она. Автор по-прежнему сам не определился во взаимоотношениях героев, поэтому мучает и читателя заодно, бугага.
V
V