В настроение -
и пускай октябрь, а не ноябрь. Мне кажется, это тоже про них. И про осень.
Какое тяжёлое небо…
Тут дождь и листья серые
Всего-то — кончилось лето,
А будто полжизни как не было.
Нас словно из дома выгнали,
Нам словно некуда спрятаться,
И как будто изнутри что-то вынули
И мы больше не можем радоваться.
Этот дождь никогда не закончится
И нам всё меньше здесь нравится,
И делать ничего не хочется,
И из рук всё валится.
Мы никак не можем проснуться,
Мы не верим, что всё это правда,
Мы едва успели вернуться,
И уже захотелось обратно.
Нет, слишком тяжёлое небо…
Зонты, и лица серые.
Октябрь — плохая примета,
А тут все глубоко суеверные.
При встрече не улыбаются,
Друг друга не замечают.
Наш самолёт приземляется
И нас никто не встречает…
Наше счастье там же, где и мы,
Но мы так редко встречаемся.
Не все дела переделаны
И мы опять возвращаемся
В этот город, Богом забытый,
В этот дом чемоданов и сумок,
В это мир немного размытый,
Как акварельный рисунок.
Припев:
Но вот небо расчистится
И сразу всё наладится,
Мы будем чаще видеться,
Нам будет всё больше нравиться.
Скоро небо расчистится
И сразу всё наладится,
Мы будем чаще видеться,
Нам будет всё больше нравиться.
26.11.2010 в 03:31
Пишет
Юмичика-отморозок:
О ужас. Я сделал это. По заявке Ренджи на осень, отморозков, плюс тридцать пять... И я слаб, но Ренджи мне недавно показал одну картинку, мимо которой я все-таки не смог пройти. Только мне совестно ее тоже показывать, но все равно наверное потом придется.
читать дальше- Какой сегодня день?
Он завис, лупая глазами в потолок. Сегодня? Сегодня только началось, вчера вообще выпало, а позавчера, например, был день, когда Чао Прайя вспенилась, выбурлила из берегов, заставляя забыть, как когда-то по ее ленивому брюху ползали развеселые плавучие дискотеки. Колеса мотоцикла обступали гребешки волн, и он высоко закатывал штаны, шлепая по тротуару с башмаками в руке, как Гекльберри Финн. В остальном же, сезон дождей оказался брехней, потому что через два дня все нахрен высохло, уже не надо было переносить с места на место дрейфующих незадачливых кошек, и опять стало скучно.
От скуки он трахался как буйнопомешанный, уже не разбирая, откуда берутся эти бесконечные, как тараканы, липучие молодые тайцы с влажными глазами, в которых не хватало только соломинки, чтобы вставить и выпить эту ромовую чернь. Наверное, они вырастали в его номере от сырости, сразу голые и вздыхающие, а за ночь их кто-то вымывал шваброй. Иногда, правда, попадались говорящие по-английски, как например вот этот, любопытный и не наблюдащий часов.
Повсюду сейчас был ранний ноябрь, и если верить крошечной строчке в непромокаемых часах, то в его личном календаре появилась цифра "сорок четыре". Красивая. Как забор. Или как два флага, поставленные рядышком.
- Схожу я что ли за сигаретами, - сказал Райджин, встал с постели, оделся, набросил на плечи рюкзак, расплатился за номер до завтрашнего утра и уехал в Суварнабхум*. Две недели - это было много. Особенно в Бангкоке.
Пора было собрать себя, как конструктор, отыскав все закатившиеся под диван детали, и заняться делом. Благо, он уже знал, каким, и, в кои-то веки ему стало известно - ради чего. С ним в жизни всякое случалось помногу раз, но чтобы сын - это, пожалуй, впервые. Так охуительно повезло, что еще ничего не поздно.
И еще, две с половиной недели назад он нес в двух руках четыре картонных стаканчика с кофе, три американо и один капуччино. Чтобы узнать, где капуччино, Салливан заглядывал в дырки на крышечках стаканов. Если бы рожа у него не была перебинтована вся как зря, Секач бы не удержался от искушения и резко поддел бы хоть один из стаканов под донышко.
Трое из четверых знали, что сегодня они в редакции последний раз все вместе, и один догадывался, но молчал и просто планировал, как тут все будет дальше. Поэтому все говорили и хохотали громче обыкновенного, угрожая децибелами вынести окно.
Салливан где-то посеял зажигалку и ходил по кухне с сигаретой во рту как нищий со стаканом для мелочи.
- Эй, уроды, дайте огонька. Хоть кто-то слышит меня? Я хочу курить, ээээй! Я украл все ваши деньги и спал с вашими матерями! Вот бляди-глухомань...
Изловчившись, он перегнулся через плечо Райджина и прижал холодный кончик своей непочатой к угольку его раскочегаренной сигареты. Затянулся, раскуривая, снова выпрямился и отошел, сварливо приговаривая:
- Заебали, с вас, убогих, ни говна ни ложки...
Сегодня была осень и ранний ноябрь с двумя цифрами. Он поздравил сам себя четерьмя порциями виски в самолете, хоть и противное это пойло, хоть головой бейся.
- Нет, ну надо! Осень! Я ебал такую осень, по правде говоря - в сердцах выпалил Салливан, снимая кепку и ею вытирая со лба грязный пот. - Я отморозил яйца в Нью-Йорке, чтобы они теперь сварились вкрутую в Бенгеле! Ладно, где твое ведро на колесах, моли бога, подпиздыш, чтобы я обнаружил там кондиционер.
Журналист по имени Коди Даунингхем, час назад вытянувший короткую спичку в споре, кому встречать Роя Салливана в аэропорту, почувствовал, что ему хочется плакать. Впервые с тех пор, как ему исполнилось три года.
- Кстати, салага, какой сегодня день? - вдруг спросил Рой уже в машине, скинув ароматные кеды и задрав тощие бледные ноги, торчащие из шорт, к ветровому стеклу.
Коди ответил. И поднял брови, когда вдруг Салливан весь извернулся, чтобы залезть в брошенный на заднее сиденье рюкзак, выцарапал оттуда флягу и, неведомо куда ею отсалютовав, шумно и долго глотал оттуда что-то остропахнущее, явно не минеральную воду "Перье".
- По какому поводу пьете? Сегодня особенный день? - Коди нерешительно улыбнулся, надеясь наладить хоть какой-то захудалый мостик взаимопонимания.
- Пошел нахер, мальчик. Сегодня осень, - философски откликнулся Салливан, завинчивая флягу. Икнул, рыгнул, сморщился и чему-то криво улыбнулся. А потом вырубился на весь остаток пути, источая этиловые миазмы.
*аэропорт в БангкокеИ ладно, друг, я буду силен, я сам всем покажу эту картинку Ж))))