25.01.2011 в 00:01
Пишет Юмичика-отморозок:Нубля, пока не скурю этот конкретный косяк, другого не будет. Косяк - серия драблов, штук пять-шестья будет наверное. И тема примерно вот эта:
Как обычно - поебать, развесистая клюква, как и само аниме. И да, я знаю, что у Коджуро тоже было другое юношеское имя, но не пошло бы это все в жопу немножко х)))
расМальчишки. Они в основном такие. Когда им больно, хохочут, когда страшно - ерепенятся, упирая кулаки в бока, и вообще характер юноши в пятнадцать лет таков, что утром стоит лишь подстеречь его на пути к умывальнику и сказать "умойтесь", он назло развернется и пойдет обратно неумытый.
Масамунэ делал большие успехи в додзе, но не настолько - Коджуро все еще приходилось себя осаживать, чтобы не очень-то раззудилось плечо, и молодым господином не прошибло тонкую стену насквозь. И потом, когда он сидит на полу, уставившись в солнечный сад, и измятое косоде спущено с плеч, они расцветают на нем, вспыхивают как на национальном празднике - багровые пятна едва ли не вмятинами, свеже-алые пламенеющие ссадины.
Коджуро, по заведенному ритуалу, сидит сзади и педантично вымазывает отметины теплой лечебной гущей - чтобы обновить поле для следующих, заодно выправляет случайные защемления и намекает на ленивую сутулость нажимами в седьмой позвонок, такими противными-противными, вызывающими аж дребезжание во всем теле. У Масамунэ эта привычка потом останется на всю жизнь - сидеть на коне, нарочито выпрямившись, сложив руки и чуть откинувшись назад, потому как воспоминания об этом чудовищном массаже драконьего шипчика под шеей выше даже его сил.
Коджуро его совершенно не щадит, и когда-нибудь Масамунэ еще не два и не три раза скажет ему мысленное спасибо за то, что отшиб ему все еще в ранней юности, чтобы врагам ничего не досталось. Но сейчас больно - просто караул, хоть плачь. Поэтому Масамунэ похохатывает, пусть и заметно нервно, и шутит.
А Коджуро ровно-бесстрастно сопит и занимается делом. Он уже подметил - если нажать между правой лопаткой и позвоночником, молодой господин под рукой костенеет и ржет втрое громче, скатываясь в что-то злодейское. А под пальцем катается твердый комок размером с рисовый пирожок, точно не меньше.
- Вы пренебрегаете разминкой, Масамунэ-сама, - укоряет он юнца, и вполне справедливо. В нем еще слишком много парадоксальной смеси лени и нетерпения, и выпаривать предстоит крайне обстоятельно.
Масамунэ внимает и задиристо фыркает, но избавляться-то от этого все равно нужно.
Когда пальцы Коджуро начинают избавлять, кажется, вот-вот настанет время подохнуть и больше никогда не страдать, ну или в крайнем случае в следующий раз действительно не пренебрегать разминкой прежде, чем махать бокеном. И когда все это заканчивается, Масамунэ начинает понимать змей. Ему тоже чудится, будто у него нет грудной клетки, и позвоночник можно завязать в узел пару раз.
А сзади молчание, бесстрастное сопение и последние, легкие уже - почти утешительные - прикосновения-растирания измученной мышцы под едко горящей кожей.
- Ничего, Масамунэ-сама, скоро пройдет. Другого способа нет, что же я могу сделать...
Хихиканье становится сардоническим.
- Поцелуй, - бормочет он, как ему кажется, резко и язвительно. Мол, да подавись ты своими нравоучениями, редкостный изувер...
Квадрат солнца на полу, такой робкий и короткий еще пару часов назад, уже подобрался к его коленям. Масамунэ замечает это, потому что сидит теперь, тупо уставившись вытаращенным глазом вниз и в никуда, потому как спустя пару секунд паузы его спина чувствует короткое и мягкое единомоментное прикосновение сразу трех точек.
Нос, губы, подбородок. Коджуро поправляет на нем косодэ, собирает баночки с лекарством и уходит, даже не поинтересовавшись, помогло что ли...
Он, сволочь, сделал как ему сказали, и выдохнул.
А теперь вот ты, юный Масамунэ, давай выдыхай уже. Выдыхай.
дваВсем хорош молодой Катакура, сын достойного человека. Умен не по возрасту, вежлив со старшими, почтителен, но не подобострастен с высшими, прост и не заносчив с низшими, способен и, главное, охотлив к учению, трудолюбив - не бегает от работы, а сам то и дело гоняется за нею, если что не дается так просто. Никак нельзя застать его за праздным шатанием и разбазариванием времени юности на разнообразные пустяки и безделки. Будто ему невыносима всякая свободная минута, где он не может себя самого к чему-нибудь приспособить. Если и может хоть час усидеть на месте, то лишь для того, чтобы прочитать что-нибудь или послушать занимательную историю.
Как ни взгляни, замечательный сын. Всякий отец спит и видит, как бы его шалопай взял себя в руки и прекратил то и дело сбегать с приятелями, чтобы развеять по ветру только оброненные в недозрелую душу семена воспитания... Немалую долю счастья подарил почтенным отцам сам Коджуро, призывая своих же приятелей к порядку, если уж перестараются с отлыниванием от ежедневных обязанностей и сомнением в родительском авторитете. Само собой, поэтому этих приятелей у него было не такое уж бешеное количество, а попросту говоря совсем мало. Ровно так же мало, как мало его этот факт заботил.
Всем известно, когда хотят похвалить отца - хвалят сына. Старший Катакура в ответ на это мог только соглашаться, прекрасно зная, каков его сын, и сколько дочерей уже предложено их семейству на рассмотрение, а сколько еще будет...
Все было бы идеально, если бы только глава семьи, как и всякий мудрый человек, не желал упускать из виду истины. И видел не поступки, а мотивы. Не слова, а помыслы. Не личину, а лицо. И, как всякий зоркий воин, знал, что есть настоящий чистейший плодородный луг, а что - поросшая слезящейся изумрудной травой болотная топь.
Он видел глаза своего сына. А к этому уже прирастало прочее - к примеру, жалобы на то, как в додзе другие парни уже напрямик стали отказываться выходить с ним в поединок, опасаясь, как бы не пришлось снова сплевывать кровавую юшку с крошками зубов и нянчить свои сломанные запястья. Коджуро винился, обещал впредь усмирять силу и напор, но беда-то была вовсе не в силе. Никакая сила не плеснет без нужды через край, если где-то в разуме не зияет дыра.
Отец смотрел на его густые брови, вечно соединенные у переносицы, и чистый лоб, никогда не бывающий ровным, вечно он нахмурен, наморщен и стянут какими-то думами, природу которых никому не выпытать. Словно по чистой озерной глади бесконечно плещется своевольный рваный ветер, угрожающий вырасти в ураган, крутит и мутит воду, поднимает со дна песок и тину.
И Коджуро никогда не улыбается.
Что же тут поделать... женить - несомненно надо, но не сейчас. Это иная ответственность, которой не все и сразу починишь.
Старший Катакура однажды наказал привести сына к себе, где бы он ни был. Коджуро пришел скоро, и от отца не скрылось, как он складывал руки, припрятывая от взгляда ногти и пальцы, выпачканные в грязи. Единственное, что не одобряли в нем - непонятную страсть к такому крестьянскому занятию, как копошение в земле.
- Коджуро, ты слушаешь меня?
- Да, отец, - юноша как всегда склонил голову, прикрыв глаза. Он почти никогда не смотрел в лицо тому, с кем говорил - а если такое случалось, никто не мог отрицать, что в эти моменты кожу щекотало мелкими искрами, от которых как минимум становилось неуютно.
- Я подыскал тебе службу, - глава смотрел на него с добродушной насмешкой, таящейся в морщинках.
- Хорошо, отец. Если вы сочли, что время для военной службы подошло...
- Для военной еще не подошло, но это как раз вопрос времени. Ты ведь любишь возделывать саженцы? Старший сын Датэ после тяжкой болезни растет... хиленьким, - отец понизил голос, переходя к разговору по-свойски. - Сдается мне, его мать вообще надеется, что однажды его найдут где-нибудь издохшим подобно заголодавшей кошке. И все же... ты взрослый мужчина и засиделся в воспитанниках. Станешь учить маленького Датэ всему, что знаешь сам.
Коджуро медленно поднял веки, взглянув на отца исподлобья.
- Так выходит, служить нянькой?
- Пусть так, если тебе понятней, - старший Катакура посуровел. Будто стиснул воображаемые пальцы на поводьях уж больно норовистого коня. - Мы идем к дайме уже сегодня. Вымой руки хорошенько, они совершенно черны.
- Слушаю, отец.
- Ступай.
Разумеется, отцу Коджуро с главой Датэ и без детей было о чем побеседовать в редкую минуту пребывания в родных местах. Тем не менее, Катакура сам вызвался представить сына малышу Бонтенмару - посмотреть, будет ли ошибка в их инициативе, и насколько она станет фатальной.
Когда привели ребенка, бывалый самурай, навидавшийся всякого, и то не смог не качнуть сочувственно головой. Худенький малыш никак не походил на восьмилетнего - низенький, бледный, где-то аж до прозрачности, и только ногастый, как заяц. И, разумеется, маленький неживой глаз с синеватым бельмом, добавляющий мальчонке сходства со сломанной заброшенной куклой.
Коджуро и вовсе не взглянул на него - даже повернул немного голову вбок и вниз, молчаливо показывая, уж до чего он не рад.
- Коджуро, - старший Катакура остался непреклонен, снова сжался невидимый кулак до побелевших костяшек. - Вот твой господин. Поприветствуй его, и я оставлю вас, а то уж остынет сакэ, толку от него будет...
Нижняя челюсть юноши дернулась, заходили желваки под кожей, даже почудилось, как скрипнули зубы. Казалось, невидимая подстрекающая тень стоит у него за плечом, и ладонью жмет на голову, не давая повиноваться родительскому наказу.
И тут Бонтенмару, от любопытства и робости мусолящий во рту палец, отделился вдруг от юката старого слуги, что привел его, и пошел.
Коджуро, изнемогший от своего внутреннего поединка, именно в тот момент резко вскинул голову и раскрыл глаза, когда маленький Датэ остановился прямо перед ним и... шлепнул его по лбу, точно ладошкой в переносицу.
Вот такого лица у своего сына отец точно ни разу не видел. Впору было расхохотаться, да боялся спугнуть молодняк.
- Бонтенмару-сама, - всплеснул руками старик слуга. - Ну что же...
- Рашгладил... - задумчиво проговорил малыш, нечетко обходясь с согласными из-за пальца во рту. По обе стороны его ручонки широко распахнутые глаза Коджуро ошарашенно моргали, и воистину, это была первая незнакомая для старшего Катакуры эмоция.
Хмыкнув, отец Коджуро вышел и отправился пить сакэ со спокойной душой.
Почтенные отцы и не подозревали, начало какой традиции было положено в тот вечер. Ну а кто мог знать, что через каких-то тринадцать лет одноглазый Дракон Масамунэ иной раз не удержится и, завидев отчего-то хмурое лицо Коджуро, подойдет да кааак даст ему по лбу.
- Разгладил, - хохочет он, но потом, затихая, уже в самом деле водит большим пальцем по переносице, заглаживая бороздки озабоченных морщин.
И Коджуро улыбается.
URL записиКак обычно - поебать, развесистая клюква, как и само аниме. И да, я знаю, что у Коджуро тоже было другое юношеское имя, но не пошло бы это все в жопу немножко х)))
расМальчишки. Они в основном такие. Когда им больно, хохочут, когда страшно - ерепенятся, упирая кулаки в бока, и вообще характер юноши в пятнадцать лет таков, что утром стоит лишь подстеречь его на пути к умывальнику и сказать "умойтесь", он назло развернется и пойдет обратно неумытый.
Масамунэ делал большие успехи в додзе, но не настолько - Коджуро все еще приходилось себя осаживать, чтобы не очень-то раззудилось плечо, и молодым господином не прошибло тонкую стену насквозь. И потом, когда он сидит на полу, уставившись в солнечный сад, и измятое косоде спущено с плеч, они расцветают на нем, вспыхивают как на национальном празднике - багровые пятна едва ли не вмятинами, свеже-алые пламенеющие ссадины.
Коджуро, по заведенному ритуалу, сидит сзади и педантично вымазывает отметины теплой лечебной гущей - чтобы обновить поле для следующих, заодно выправляет случайные защемления и намекает на ленивую сутулость нажимами в седьмой позвонок, такими противными-противными, вызывающими аж дребезжание во всем теле. У Масамунэ эта привычка потом останется на всю жизнь - сидеть на коне, нарочито выпрямившись, сложив руки и чуть откинувшись назад, потому как воспоминания об этом чудовищном массаже драконьего шипчика под шеей выше даже его сил.
Коджуро его совершенно не щадит, и когда-нибудь Масамунэ еще не два и не три раза скажет ему мысленное спасибо за то, что отшиб ему все еще в ранней юности, чтобы врагам ничего не досталось. Но сейчас больно - просто караул, хоть плачь. Поэтому Масамунэ похохатывает, пусть и заметно нервно, и шутит.
А Коджуро ровно-бесстрастно сопит и занимается делом. Он уже подметил - если нажать между правой лопаткой и позвоночником, молодой господин под рукой костенеет и ржет втрое громче, скатываясь в что-то злодейское. А под пальцем катается твердый комок размером с рисовый пирожок, точно не меньше.
- Вы пренебрегаете разминкой, Масамунэ-сама, - укоряет он юнца, и вполне справедливо. В нем еще слишком много парадоксальной смеси лени и нетерпения, и выпаривать предстоит крайне обстоятельно.
Масамунэ внимает и задиристо фыркает, но избавляться-то от этого все равно нужно.
Когда пальцы Коджуро начинают избавлять, кажется, вот-вот настанет время подохнуть и больше никогда не страдать, ну или в крайнем случае в следующий раз действительно не пренебрегать разминкой прежде, чем махать бокеном. И когда все это заканчивается, Масамунэ начинает понимать змей. Ему тоже чудится, будто у него нет грудной клетки, и позвоночник можно завязать в узел пару раз.
А сзади молчание, бесстрастное сопение и последние, легкие уже - почти утешительные - прикосновения-растирания измученной мышцы под едко горящей кожей.
- Ничего, Масамунэ-сама, скоро пройдет. Другого способа нет, что же я могу сделать...
Хихиканье становится сардоническим.
- Поцелуй, - бормочет он, как ему кажется, резко и язвительно. Мол, да подавись ты своими нравоучениями, редкостный изувер...
Квадрат солнца на полу, такой робкий и короткий еще пару часов назад, уже подобрался к его коленям. Масамунэ замечает это, потому что сидит теперь, тупо уставившись вытаращенным глазом вниз и в никуда, потому как спустя пару секунд паузы его спина чувствует короткое и мягкое единомоментное прикосновение сразу трех точек.
Нос, губы, подбородок. Коджуро поправляет на нем косодэ, собирает баночки с лекарством и уходит, даже не поинтересовавшись, помогло что ли...
Он, сволочь, сделал как ему сказали, и выдохнул.
А теперь вот ты, юный Масамунэ, давай выдыхай уже. Выдыхай.
дваВсем хорош молодой Катакура, сын достойного человека. Умен не по возрасту, вежлив со старшими, почтителен, но не подобострастен с высшими, прост и не заносчив с низшими, способен и, главное, охотлив к учению, трудолюбив - не бегает от работы, а сам то и дело гоняется за нею, если что не дается так просто. Никак нельзя застать его за праздным шатанием и разбазариванием времени юности на разнообразные пустяки и безделки. Будто ему невыносима всякая свободная минута, где он не может себя самого к чему-нибудь приспособить. Если и может хоть час усидеть на месте, то лишь для того, чтобы прочитать что-нибудь или послушать занимательную историю.
Как ни взгляни, замечательный сын. Всякий отец спит и видит, как бы его шалопай взял себя в руки и прекратил то и дело сбегать с приятелями, чтобы развеять по ветру только оброненные в недозрелую душу семена воспитания... Немалую долю счастья подарил почтенным отцам сам Коджуро, призывая своих же приятелей к порядку, если уж перестараются с отлыниванием от ежедневных обязанностей и сомнением в родительском авторитете. Само собой, поэтому этих приятелей у него было не такое уж бешеное количество, а попросту говоря совсем мало. Ровно так же мало, как мало его этот факт заботил.
Всем известно, когда хотят похвалить отца - хвалят сына. Старший Катакура в ответ на это мог только соглашаться, прекрасно зная, каков его сын, и сколько дочерей уже предложено их семейству на рассмотрение, а сколько еще будет...
Все было бы идеально, если бы только глава семьи, как и всякий мудрый человек, не желал упускать из виду истины. И видел не поступки, а мотивы. Не слова, а помыслы. Не личину, а лицо. И, как всякий зоркий воин, знал, что есть настоящий чистейший плодородный луг, а что - поросшая слезящейся изумрудной травой болотная топь.
Он видел глаза своего сына. А к этому уже прирастало прочее - к примеру, жалобы на то, как в додзе другие парни уже напрямик стали отказываться выходить с ним в поединок, опасаясь, как бы не пришлось снова сплевывать кровавую юшку с крошками зубов и нянчить свои сломанные запястья. Коджуро винился, обещал впредь усмирять силу и напор, но беда-то была вовсе не в силе. Никакая сила не плеснет без нужды через край, если где-то в разуме не зияет дыра.
Отец смотрел на его густые брови, вечно соединенные у переносицы, и чистый лоб, никогда не бывающий ровным, вечно он нахмурен, наморщен и стянут какими-то думами, природу которых никому не выпытать. Словно по чистой озерной глади бесконечно плещется своевольный рваный ветер, угрожающий вырасти в ураган, крутит и мутит воду, поднимает со дна песок и тину.
И Коджуро никогда не улыбается.
Что же тут поделать... женить - несомненно надо, но не сейчас. Это иная ответственность, которой не все и сразу починишь.
Старший Катакура однажды наказал привести сына к себе, где бы он ни был. Коджуро пришел скоро, и от отца не скрылось, как он складывал руки, припрятывая от взгляда ногти и пальцы, выпачканные в грязи. Единственное, что не одобряли в нем - непонятную страсть к такому крестьянскому занятию, как копошение в земле.
- Коджуро, ты слушаешь меня?
- Да, отец, - юноша как всегда склонил голову, прикрыв глаза. Он почти никогда не смотрел в лицо тому, с кем говорил - а если такое случалось, никто не мог отрицать, что в эти моменты кожу щекотало мелкими искрами, от которых как минимум становилось неуютно.
- Я подыскал тебе службу, - глава смотрел на него с добродушной насмешкой, таящейся в морщинках.
- Хорошо, отец. Если вы сочли, что время для военной службы подошло...
- Для военной еще не подошло, но это как раз вопрос времени. Ты ведь любишь возделывать саженцы? Старший сын Датэ после тяжкой болезни растет... хиленьким, - отец понизил голос, переходя к разговору по-свойски. - Сдается мне, его мать вообще надеется, что однажды его найдут где-нибудь издохшим подобно заголодавшей кошке. И все же... ты взрослый мужчина и засиделся в воспитанниках. Станешь учить маленького Датэ всему, что знаешь сам.
Коджуро медленно поднял веки, взглянув на отца исподлобья.
- Так выходит, служить нянькой?
- Пусть так, если тебе понятней, - старший Катакура посуровел. Будто стиснул воображаемые пальцы на поводьях уж больно норовистого коня. - Мы идем к дайме уже сегодня. Вымой руки хорошенько, они совершенно черны.
- Слушаю, отец.
- Ступай.
Разумеется, отцу Коджуро с главой Датэ и без детей было о чем побеседовать в редкую минуту пребывания в родных местах. Тем не менее, Катакура сам вызвался представить сына малышу Бонтенмару - посмотреть, будет ли ошибка в их инициативе, и насколько она станет фатальной.
Когда привели ребенка, бывалый самурай, навидавшийся всякого, и то не смог не качнуть сочувственно головой. Худенький малыш никак не походил на восьмилетнего - низенький, бледный, где-то аж до прозрачности, и только ногастый, как заяц. И, разумеется, маленький неживой глаз с синеватым бельмом, добавляющий мальчонке сходства со сломанной заброшенной куклой.
Коджуро и вовсе не взглянул на него - даже повернул немного голову вбок и вниз, молчаливо показывая, уж до чего он не рад.
- Коджуро, - старший Катакура остался непреклонен, снова сжался невидимый кулак до побелевших костяшек. - Вот твой господин. Поприветствуй его, и я оставлю вас, а то уж остынет сакэ, толку от него будет...
Нижняя челюсть юноши дернулась, заходили желваки под кожей, даже почудилось, как скрипнули зубы. Казалось, невидимая подстрекающая тень стоит у него за плечом, и ладонью жмет на голову, не давая повиноваться родительскому наказу.
И тут Бонтенмару, от любопытства и робости мусолящий во рту палец, отделился вдруг от юката старого слуги, что привел его, и пошел.
Коджуро, изнемогший от своего внутреннего поединка, именно в тот момент резко вскинул голову и раскрыл глаза, когда маленький Датэ остановился прямо перед ним и... шлепнул его по лбу, точно ладошкой в переносицу.
Вот такого лица у своего сына отец точно ни разу не видел. Впору было расхохотаться, да боялся спугнуть молодняк.
- Бонтенмару-сама, - всплеснул руками старик слуга. - Ну что же...
- Рашгладил... - задумчиво проговорил малыш, нечетко обходясь с согласными из-за пальца во рту. По обе стороны его ручонки широко распахнутые глаза Коджуро ошарашенно моргали, и воистину, это была первая незнакомая для старшего Катакуры эмоция.
Хмыкнув, отец Коджуро вышел и отправился пить сакэ со спокойной душой.
Почтенные отцы и не подозревали, начало какой традиции было положено в тот вечер. Ну а кто мог знать, что через каких-то тринадцать лет одноглазый Дракон Масамунэ иной раз не удержится и, завидев отчего-то хмурое лицо Коджуро, подойдет да кааак даст ему по лбу.
- Разгладил, - хохочет он, но потом, затихая, уже в самом деле водит большим пальцем по переносице, заглаживая бороздки озабоченных морщин.
И Коджуро улыбается.
*растроганно* Если друг берется писать по фэндому - так делает это лучше всех!