Я постоянно танцую, ногами топаю, Трясу головой, руками вот так вот делаю! Да, я немного ебнутый, люди пугаются, Особенно если в общественном транспорте.
А еще у опуса появилось название, йатта. Правда, совсем не оригинальное.
Человек эпохи Возрождения.
Чудны дела твои, мироздание. Когда начинал писать - думал, главным героем будет Этьен Лоран. Но он, видать, слишком ебнутый для этого Ж) Так что медленно, но верно мое авторское внимание захватывает Робэр, о чем, впрочем, не жалею.
Первая часть - last-optimist.diary.ru/p107861582.htm
Ну что, читаем дальше, и да, мне по-прежнему важно, кому что есть сказать на этот счет.
II
Пошла уже вторая неделя с того момента, как Фурнье увидел картины Этьена Лорана, и дня не проходило без того, чтобы коллекционер не вспомнил о художнике.
Дело, правда, заключалось не столько в самом художнике, хотя и к нему определенный интерес присутствовал, чего скрывать. И все же, суть заключалась в другом.
Картина Лорана всколыхнула в Робэре очень давние чувства и переживания. Если упрощать и спрямлять все хитросплетения его ума – он попросту вспомнил, как страстно на самом деле любит Ренессанс.
Эта эпоха опьяняла, и опьяняла с самого детства. Фурнье прекрасно помнил, как еще мальчиком изрисовывал альбомы карандашными ангелами и мадоннами. Он тогда еще не понимал, что рисует плохо, и старательно выписывал каждую складочку, представляя себя флорентийским мастером. Изучал архитектуру и собирал растения, как обожаемый Леонардо. Даже пытался нарисовать его портрет в молодости, интересно же было. В их доме всегда было очень много книг про искусство, альбомов с репродукциями. Даже когда он не умел читать, а длилось это, надо сказать, совсем недолго, только первые три года жизни Робэра, так вот, даже тогда они с мамой часами рассматривали всякие талмуды вроде энциклопедии мифов народов мира. Маленький Фурнье с вежливым интересом рассматривал красивых полных голых тетенек. А потом перевернул страницу – и увидел «Рождение Венеры» кисти Сандро Боттичелли. Это была не женщина. Это действительно была богиня. Робэр залистал альбом с репродукциями Боттичелли чуть ли не до дыр, часами разглядывал каждую картину, придумывал истории про их героев. Он и «Божественную комедию» тогда прочел, потому что у Сандро были к ней иллюстрации. А когда мама рассказала мальчику, что к концу жизни Боттичелли поверил церковникам, стал сам ругать и уничтожать собственные картины, Робэр так плакал, так плакал… Он ненавидел этих святош, и жалел бедного старого запуганного художника, как будто это был его собственный дедушка.
Но лучше всех был, конечно, Леонардо. Головы его мадонн и юный Иоанн-Креститель казались юному Фурнье самой прекрасной вещью на свете. По вечерам вместо сказок родители часто рассказывали ему истории про Леонардо Да Винчи, например, про то как он писал Джоконду и Тайную Вечерю. Мама рассказывала и про Микеланджело Неистового, про его бурный характер и про то, как он сгубил себя, работая над Сикстинской Капеллой. И про утонченного Рафаэля, который так рано умер. Робэр смотрел на картины этих художников, и видел в них этих великих творцов - могучего Буонаротти, прекрасного юношу Рафаэля. И Леонардо - идеальное создание с идеальным разумом и улыбкой "Давида" Верроккьо. Да, ему до сих пор хотелось видеть, что влюбленный скульптор придал изваянию лицо ученика. Их семья могла себе позволить частые путешествия, и еще в начальной школе Фурнье посетил с мамой и папой все известные музеи Европы, а уж о Лувре и говорить было нечего. Туда он частенько ходил один и водил по залам благообразных старушек, которые не могли нарадоваться на важного малыша, который сыпал всевозможными фактами. Он и сейчас не мог долго жить без Лувра. Правда, залов Ренессанса старался избегать – знал, что они сожрут все его свободное время, час за часом.
Кстати, если перейти к воспоминаниям более поздним, не детства, а юности, то Робэр без труда мог назвать день и даже час, в который он понял, что женщинами не интересуется. Это было именно в Лувре, в последнем классе школы. Около картины "Святой Себастьян". Хотелось обнять картину и целовать этого прекрасного юношу.
Когда Фурнье проснулся утром с мыслью о том, что Этьен чем-то похож на Себастьяна с картины, то понял: пора уже узнать о художнике побольше.
Тома, при всей своей симпатии к студенту, знал о нем совсем немного. Все, что старик мог предложить, ограничивалось картинами, набросками и отличными оценками в ведомостях. Ах, да, один раз они через стеклянную дверь видели, как Этьен работает натурщиком у первого курса. Как раз проходили обнаженную натуру, и Фурнье пришел к выводу, что Лоран с равным успехом мог бы быть не только художником эпохи Возрождения, но и персонажем с полотен того же Микеланджело.
- За учебу он не платит, получил грант, что не удивительно. Но творчеством, сам понимаешь, не зарабатывает. Разве что, иногда занимается декорациями для своих друзей из какого-то молодежного театра, но там такие же энтузиасты-бессребреники, как и он сам.
Тем не менее, Тома мог поручиться, что живет Этьен в квартире-студии, правда, у черта на рогах, чуть ли не в чернокожих пригородах. Значит, деньги откуда-то берет. Помучавшись пару дней любопытством, Робэр решился завести разговор о Лоране с Огюстом. Думал, что нарвется на скандал, но юноша оказался неожиданно словоохотлив.
- Понторез и не более того. Строит из себя черт знает что, а на деле знаешь чем зарабатывает? Смешно сказать, барменом в каком-то подозрительном баре. По-моему, это даже стриптиз-клуб, а впрочем, не знаю, я в такие места не хожу. – С апломбом заявил Огюст. Робэр в ответ на его слова только ухмыльнулся – сколько раз он уже становился свидетелем того, как быстро такие мальчики приобретают вкус к красивой жизни.
Бар, где предположительно работал Лоран, на поверку оказался далеко не забегаловкой – просто это было частное заведение, вроде как даже связанное с хозяевами знаменитого ночного клуба Vip Room Paris. Огюст, судя по всему, был просто-напросто туда не вхож, потому и наговорил невесть чего. Но в остальном информация подтвердилась, Этьен и правда стоял за барной стойкой.
Фурнье чувствовал себя неуютно. Во-первых, несмотря на атмосферу узкого круга избранных, все в клубе вели себя весьма непринужденно, как будто просто собрались пообщаться с хорошими близкими друзьями. Робэр же не знал тут никого, да и выбивался в своем дорогом сшитом на заказ костюме из рядов посетителей, одетых кто в лес, кто по дрова и явно пришедших не красоваться и впечатлять. Ну а во-вторых, он не знал, как отреагирует Лоран на его появление. Возможно, молодому человеку будет неловко, что «недруг» узнал, какой ни разу не творческой профессией он зарабатывает на жизнь.
Но художник разрешил сомнения Фурнье. Он первым заметил коллекционера и шутливо раскланялся, не проявив и тени смущения. Робэр не нашел ничего умнее, кроме как ответить таки же клоунским жестом, отсалютовав Этьену бокалом из-за своего столика. Долго сидеть в клубе у мужчины возможности не было – утром он должен был присутствовать на одном пусть открытом, но тем не менее весьма важном аукционе.
Какого же было удивление Фурнье, когда, входя на следующий день в зал, где проводились торги, он первым делом увидел все того же Этьена Лорана, сидящего на самом последнем ряду! Выглядел художник, откровенно говоря, неважно. Судя по всему, работать он закончил на рассвете, и вот теперь отчаянно клевал носом, то и дело зевая во весь рот, что вкупе с взлохмаченными волосами делало его похожим на сонного льва. Заинтригованный, Робэр занял свое место, и всю первую часть аукциона за лотами почти что не следил, наблюдая за юношей через большое настенное зеркало.
Лоран вел себя удивительно. Пока с молотка уходили пусть дорогие, но все же новоделы, молодой человек явно боролся со сном. Но вот на помост вынесли действительно ценную картину, из частной коллекции недавно почившего филантропа. Голландский мастер. Художник сразу подобрался, и на протяжении всех торгов глаз от полотна не отрывал. Этот его взгляд… Возможно, Фурнье обладал слишком богатой фантазией, но со стороны Этьен выглядел так, будто не сидел в зале, а стоял на площади, и смотрел не на помост, а на плаху. И на плахе этой стоял его дорогой друг.
«Голландца» купил какой-то нувориш, явно не понимающий, что за чудо только что получил, и объявили перерыв.
Робэр встал и сделал вещь, для лощеного богемного деятеля довольно дикую. Он быстрым шагом подошел к Лорану и сжал его локоть.
- Зачем Вы себя мучаете, молодой человек?
Фурнье не без внутреннего удовольствия отметил, что ему все же удалось заставить парня растеряться.
- Мучаю?
- Именно. У Вас нет денег ни на один из лотов. И невооруженным глазом видно, как Вам неприятен тот факт, что шедевры попадают в руки тех, кто их совсем не оценит, а возможно, погубит бездарным хранением. К чему тогда сидеть здесь?
- Вы смотрели фильм «Храброе Сердце»? – Этьен улыбнулся, но совсем не так, как в баре накануне, и не так, как у галереи при их первой встречи. Это была очень хорошая улыбка.
Да уж, тушэ. 1:1
- Там в самом конце Уоллеса долго пытают и казнят. – Не дождавшись ответа, продолжил Лоран. – Но он держится до последнего молодцом. Потому что в толпе стоит его женщина. На самом деле, не так уж важно, что это именно его женщина. Важно, когда в толпе есть тот, кто поддерживает. Я не могу оставить их всех в одиночестве в такие моменты. Давайте садиться, начинается вторая часть.
Аукцион продолжился, и Робэр, ошеломленный, машинально присел рядом с художником. Теперь отличные лоты шли подряд. Ни одной проходной картины.
Самое ценное, как водится, приберегли для финала.
Пьета* была прекрасна. Хоть картина и принадлежала к раннему Ренессансу, действующие лица вовсе не были рахитичны и похожи на марионеток, как, увы, часто бывало в то время. Но лучше всех неизвестному мастеру удалась Богоматерь. Ее поза, может, была выписана и несовершенно, но лицо… горе художник передал очень верно. В общем, эту картину можно было долго описывать, но все равно самое главное словами изложить не вышло бы.
Торги длились долго, и в результате снова лидировал господин, купивший перед перерывом «голландца».
Ведущий аукциона уже готовился стукнуть молотком по столу с возгласом «продано». И черт дернул Робэра в этот момент взглянуть на Этьена.
Святой Себастьян с картины. У него было такое же лицо, как у Лорана сейчас, без сомнения. Вернее, нет, все не то. Это юноша выглядел так, как будто его пронзило стрелой, но он стойко терпит, как и полагается мученику.
Словно со стороны Фурнье услышал собственный голос, называющий сумму, почти вдвое превышающую последнюю названную цену. В зале воцарилась такая тишина, что казалось, высморкайся кто-нибудь, и звук этот будет подобен трубе иерихонской. На коллекционера смотрели все – в том числе и Этьен, и у всех были открыты рты.
А Робэр вдруг подумал о том, что накрылась их с Огюстом поездка в Монако.
* (от итал. pieta – милосердие), в живописи и скульптуре изображение Богоматери, оплакивающей мёртвого Христа, лежащего у неё на коленях.
З.Ы. Если кто чего не понял в тексте - пишите, отмечу звездочкой и поясню)))
З.З.Ы. Внезапне, эта часть вышла в некотором роде автобиографичной 0_о"
Человек эпохи Возрождения.
Чудны дела твои, мироздание. Когда начинал писать - думал, главным героем будет Этьен Лоран. Но он, видать, слишком ебнутый для этого Ж) Так что медленно, но верно мое авторское внимание захватывает Робэр, о чем, впрочем, не жалею.
Первая часть - last-optimist.diary.ru/p107861582.htm
Ну что, читаем дальше, и да, мне по-прежнему важно, кому что есть сказать на этот счет.
II
Пошла уже вторая неделя с того момента, как Фурнье увидел картины Этьена Лорана, и дня не проходило без того, чтобы коллекционер не вспомнил о художнике.
Дело, правда, заключалось не столько в самом художнике, хотя и к нему определенный интерес присутствовал, чего скрывать. И все же, суть заключалась в другом.
Картина Лорана всколыхнула в Робэре очень давние чувства и переживания. Если упрощать и спрямлять все хитросплетения его ума – он попросту вспомнил, как страстно на самом деле любит Ренессанс.
Эта эпоха опьяняла, и опьяняла с самого детства. Фурнье прекрасно помнил, как еще мальчиком изрисовывал альбомы карандашными ангелами и мадоннами. Он тогда еще не понимал, что рисует плохо, и старательно выписывал каждую складочку, представляя себя флорентийским мастером. Изучал архитектуру и собирал растения, как обожаемый Леонардо. Даже пытался нарисовать его портрет в молодости, интересно же было. В их доме всегда было очень много книг про искусство, альбомов с репродукциями. Даже когда он не умел читать, а длилось это, надо сказать, совсем недолго, только первые три года жизни Робэра, так вот, даже тогда они с мамой часами рассматривали всякие талмуды вроде энциклопедии мифов народов мира. Маленький Фурнье с вежливым интересом рассматривал красивых полных голых тетенек. А потом перевернул страницу – и увидел «Рождение Венеры» кисти Сандро Боттичелли. Это была не женщина. Это действительно была богиня. Робэр залистал альбом с репродукциями Боттичелли чуть ли не до дыр, часами разглядывал каждую картину, придумывал истории про их героев. Он и «Божественную комедию» тогда прочел, потому что у Сандро были к ней иллюстрации. А когда мама рассказала мальчику, что к концу жизни Боттичелли поверил церковникам, стал сам ругать и уничтожать собственные картины, Робэр так плакал, так плакал… Он ненавидел этих святош, и жалел бедного старого запуганного художника, как будто это был его собственный дедушка.
Но лучше всех был, конечно, Леонардо. Головы его мадонн и юный Иоанн-Креститель казались юному Фурнье самой прекрасной вещью на свете. По вечерам вместо сказок родители часто рассказывали ему истории про Леонардо Да Винчи, например, про то как он писал Джоконду и Тайную Вечерю. Мама рассказывала и про Микеланджело Неистового, про его бурный характер и про то, как он сгубил себя, работая над Сикстинской Капеллой. И про утонченного Рафаэля, который так рано умер. Робэр смотрел на картины этих художников, и видел в них этих великих творцов - могучего Буонаротти, прекрасного юношу Рафаэля. И Леонардо - идеальное создание с идеальным разумом и улыбкой "Давида" Верроккьо. Да, ему до сих пор хотелось видеть, что влюбленный скульптор придал изваянию лицо ученика. Их семья могла себе позволить частые путешествия, и еще в начальной школе Фурнье посетил с мамой и папой все известные музеи Европы, а уж о Лувре и говорить было нечего. Туда он частенько ходил один и водил по залам благообразных старушек, которые не могли нарадоваться на важного малыша, который сыпал всевозможными фактами. Он и сейчас не мог долго жить без Лувра. Правда, залов Ренессанса старался избегать – знал, что они сожрут все его свободное время, час за часом.
Кстати, если перейти к воспоминаниям более поздним, не детства, а юности, то Робэр без труда мог назвать день и даже час, в который он понял, что женщинами не интересуется. Это было именно в Лувре, в последнем классе школы. Около картины "Святой Себастьян". Хотелось обнять картину и целовать этого прекрасного юношу.
Когда Фурнье проснулся утром с мыслью о том, что Этьен чем-то похож на Себастьяна с картины, то понял: пора уже узнать о художнике побольше.
Тома, при всей своей симпатии к студенту, знал о нем совсем немного. Все, что старик мог предложить, ограничивалось картинами, набросками и отличными оценками в ведомостях. Ах, да, один раз они через стеклянную дверь видели, как Этьен работает натурщиком у первого курса. Как раз проходили обнаженную натуру, и Фурнье пришел к выводу, что Лоран с равным успехом мог бы быть не только художником эпохи Возрождения, но и персонажем с полотен того же Микеланджело.
- За учебу он не платит, получил грант, что не удивительно. Но творчеством, сам понимаешь, не зарабатывает. Разве что, иногда занимается декорациями для своих друзей из какого-то молодежного театра, но там такие же энтузиасты-бессребреники, как и он сам.
Тем не менее, Тома мог поручиться, что живет Этьен в квартире-студии, правда, у черта на рогах, чуть ли не в чернокожих пригородах. Значит, деньги откуда-то берет. Помучавшись пару дней любопытством, Робэр решился завести разговор о Лоране с Огюстом. Думал, что нарвется на скандал, но юноша оказался неожиданно словоохотлив.
- Понторез и не более того. Строит из себя черт знает что, а на деле знаешь чем зарабатывает? Смешно сказать, барменом в каком-то подозрительном баре. По-моему, это даже стриптиз-клуб, а впрочем, не знаю, я в такие места не хожу. – С апломбом заявил Огюст. Робэр в ответ на его слова только ухмыльнулся – сколько раз он уже становился свидетелем того, как быстро такие мальчики приобретают вкус к красивой жизни.
Бар, где предположительно работал Лоран, на поверку оказался далеко не забегаловкой – просто это было частное заведение, вроде как даже связанное с хозяевами знаменитого ночного клуба Vip Room Paris. Огюст, судя по всему, был просто-напросто туда не вхож, потому и наговорил невесть чего. Но в остальном информация подтвердилась, Этьен и правда стоял за барной стойкой.
Фурнье чувствовал себя неуютно. Во-первых, несмотря на атмосферу узкого круга избранных, все в клубе вели себя весьма непринужденно, как будто просто собрались пообщаться с хорошими близкими друзьями. Робэр же не знал тут никого, да и выбивался в своем дорогом сшитом на заказ костюме из рядов посетителей, одетых кто в лес, кто по дрова и явно пришедших не красоваться и впечатлять. Ну а во-вторых, он не знал, как отреагирует Лоран на его появление. Возможно, молодому человеку будет неловко, что «недруг» узнал, какой ни разу не творческой профессией он зарабатывает на жизнь.
Но художник разрешил сомнения Фурнье. Он первым заметил коллекционера и шутливо раскланялся, не проявив и тени смущения. Робэр не нашел ничего умнее, кроме как ответить таки же клоунским жестом, отсалютовав Этьену бокалом из-за своего столика. Долго сидеть в клубе у мужчины возможности не было – утром он должен был присутствовать на одном пусть открытом, но тем не менее весьма важном аукционе.
Какого же было удивление Фурнье, когда, входя на следующий день в зал, где проводились торги, он первым делом увидел все того же Этьена Лорана, сидящего на самом последнем ряду! Выглядел художник, откровенно говоря, неважно. Судя по всему, работать он закончил на рассвете, и вот теперь отчаянно клевал носом, то и дело зевая во весь рот, что вкупе с взлохмаченными волосами делало его похожим на сонного льва. Заинтригованный, Робэр занял свое место, и всю первую часть аукциона за лотами почти что не следил, наблюдая за юношей через большое настенное зеркало.
Лоран вел себя удивительно. Пока с молотка уходили пусть дорогие, но все же новоделы, молодой человек явно боролся со сном. Но вот на помост вынесли действительно ценную картину, из частной коллекции недавно почившего филантропа. Голландский мастер. Художник сразу подобрался, и на протяжении всех торгов глаз от полотна не отрывал. Этот его взгляд… Возможно, Фурнье обладал слишком богатой фантазией, но со стороны Этьен выглядел так, будто не сидел в зале, а стоял на площади, и смотрел не на помост, а на плаху. И на плахе этой стоял его дорогой друг.
«Голландца» купил какой-то нувориш, явно не понимающий, что за чудо только что получил, и объявили перерыв.
Робэр встал и сделал вещь, для лощеного богемного деятеля довольно дикую. Он быстрым шагом подошел к Лорану и сжал его локоть.
- Зачем Вы себя мучаете, молодой человек?
Фурнье не без внутреннего удовольствия отметил, что ему все же удалось заставить парня растеряться.
- Мучаю?
- Именно. У Вас нет денег ни на один из лотов. И невооруженным глазом видно, как Вам неприятен тот факт, что шедевры попадают в руки тех, кто их совсем не оценит, а возможно, погубит бездарным хранением. К чему тогда сидеть здесь?
- Вы смотрели фильм «Храброе Сердце»? – Этьен улыбнулся, но совсем не так, как в баре накануне, и не так, как у галереи при их первой встречи. Это была очень хорошая улыбка.
Да уж, тушэ. 1:1
- Там в самом конце Уоллеса долго пытают и казнят. – Не дождавшись ответа, продолжил Лоран. – Но он держится до последнего молодцом. Потому что в толпе стоит его женщина. На самом деле, не так уж важно, что это именно его женщина. Важно, когда в толпе есть тот, кто поддерживает. Я не могу оставить их всех в одиночестве в такие моменты. Давайте садиться, начинается вторая часть.
Аукцион продолжился, и Робэр, ошеломленный, машинально присел рядом с художником. Теперь отличные лоты шли подряд. Ни одной проходной картины.
Самое ценное, как водится, приберегли для финала.
Пьета* была прекрасна. Хоть картина и принадлежала к раннему Ренессансу, действующие лица вовсе не были рахитичны и похожи на марионеток, как, увы, часто бывало в то время. Но лучше всех неизвестному мастеру удалась Богоматерь. Ее поза, может, была выписана и несовершенно, но лицо… горе художник передал очень верно. В общем, эту картину можно было долго описывать, но все равно самое главное словами изложить не вышло бы.
Торги длились долго, и в результате снова лидировал господин, купивший перед перерывом «голландца».
Ведущий аукциона уже готовился стукнуть молотком по столу с возгласом «продано». И черт дернул Робэра в этот момент взглянуть на Этьена.
Святой Себастьян с картины. У него было такое же лицо, как у Лорана сейчас, без сомнения. Вернее, нет, все не то. Это юноша выглядел так, как будто его пронзило стрелой, но он стойко терпит, как и полагается мученику.
Словно со стороны Фурнье услышал собственный голос, называющий сумму, почти вдвое превышающую последнюю названную цену. В зале воцарилась такая тишина, что казалось, высморкайся кто-нибудь, и звук этот будет подобен трубе иерихонской. На коллекционера смотрели все – в том числе и Этьен, и у всех были открыты рты.
А Робэр вдруг подумал о том, что накрылась их с Огюстом поездка в Монако.
* (от итал. pieta – милосердие), в живописи и скульптуре изображение Богоматери, оплакивающей мёртвого Христа, лежащего у неё на коленях.
З.Ы. Если кто чего не понял в тексте - пишите, отмечу звездочкой и поясню)))
З.З.Ы. Внезапне, эта часть вышла в некотором роде автобиографичной 0_о"
@темы: рассуждательное, оридж, познавательное, Человек эпохи Возрождения, good boys never win
-
-
09.05.2010 в 02:10видимо баттхерт х) но он и правда
пишы исчо)
-
-
09.05.2010 в 02:34Еще по поводу Лорана - я недавно прочел книжку "Герой не нашего времени", и там была такая метафора про ключевую фигуру - "Мир всё время меняется, но при этом идет по кругу. Он не из той эпохи человек, в окружении нового поколения он выглядит, как здоровенная морская рыбина, заплывшая в реку и беспомощно топорщившая жабры в непривычной воде, без толку сверкая грозными плавниками, и не понимающая, что её бескрайнее море уже давно стало пресной рекой, в которой этот грозный гигант смешон на фоне юрких пескарей". Вот как-то так. Правда, кончалась книга далеко после начала, когда время повернулось, и выкинутых в море насмешливых пескариков пережрали подобные тому реликту. Потому что опять было их время. Вот что-то такое я и вижу в этом образе.
-
-
09.05.2010 в 02:39аэыыы, даа, я читал эту книгу, и мне тоже понравилось))))
спасибо, на самом деле, такие обстоятельные комментарии греют мое сердце вельми и понеже))) дальше будет и про Робэра, но и про Этьена тоже немало. Надеюсь, они получатся довольно разносторонними.
-
-
09.05.2010 в 17:16-
-
09.05.2010 в 21:37Karolina Cienkowska А мне даже немного страшно за Фурнье, куда-то его заведет вся эта история.
Мне, пожалуй, больше страшно за Лорана. Потому что он, как мне кажется, из тех, что своим огнем рано сводит себя в могилу и да, обжигает тех, кто рядом с ним, поэтому и за Фурнье тоже страшно.
-
-
09.05.2010 в 22:08-
-
09.05.2010 в 23:35прим. авт. - Лоран совсем не похож на Рембо Ж)))) постараюсь в дальнейшем сделать все, чтобы это стало очевидно и читателям)))))