Я постоянно танцую, ногами топаю, Трясу головой, руками вот так вот делаю! Да, я немного ебнутый, люди пугаются, Особенно если в общественном транспорте.
01.09.2009 в 02:00
Пишет Юмичика-отморозок:Бля. Ну, короче, извиняемся. Самим херово.
текст
В густейшую бурую пыль тяжело ударили сразу два тяжелых ботинка. Хмурый человек в камуфляже грузно выпрыгнул из открытого джипа, даже не раскрывая дверцы, рванул за собой гигантский рюкзак и потопал в сторону лагеря, даже не удосужившись перекинуться ни с кем словом.
Казалось, его интересовало только одно.
- Где журналисты? – хрипло проговорил он, поймав за плечо первого попавшегося ему на пути парня в явно великоватой ему разгрузке. Тот смерил взглядом настигшее его существо двух метров росту, моргнул и ткнул пальцем в кучку палаток, демонстративно отпочковавшихся от лагеря.
- Вон их стоянка. Они щас как раз там, обед у них.
- Заебок, - по-прежнему мрачно откликнулся вопрошающий и пошел ровно туда, куда ему показали. По мере того, как его внушительная фигура надвигалась на обиталище представителей четвертой власти, и без того свирепая морда становилась еще свирепей и безжалостней.
Журналисты, пятеро разновозрастных мужчин, привычно деловито поедали свой нехитрый полевой ужин, изредка перебрасываясь короткими комментариями. Не столько потому что им не хотелось говорить, сколько по той причине, что здесь разевать рот во время еды было небезопасно – ушлая мошкара только и ждала такого роскошного подарка судьбы, как отверстые уста зазевавшегося едока.
Посему журналисты не сразу обратили внимание на уверенно шагающего в их сторону мужчину – до того момента, пока он не гаркнул, заглушая рев многочисленных моторов, гомон других наемников в лагере и прочее многообразие звуков:
- Салливан! – раскатилось волной по полигону. Голос мужчины больше напоминал рык напополам с карканьем, нежели порождение человеческих связок. – Салливан, ты где? Появись, мудила оперный, я знаю что ты здесь! Нууу!
Монолог пришельца не оставлял сомнений в том, что он твердо намерен кого-то отыскать и, скорее всего, что-нибудь после этого предпринять.
Все присутствующие здесь относились к разряду бывалых и изрядно пообтрепанных профессией людей, так что никто не хватался за близлежащие тяжелые предметы и не кидался лезть на деревья да повыше. Все только отвлеклись от трапезы и следили за дальнейшим развитием событий.
- Салливан! – продолжал орать загадочный здоровяк, неминуемо приближаясь. – Саааллиивааан, падла заморская, вылезай! Все равно найду!
Взоры журналистов уже перемещались в двух направлениях – от источника зова к человеку, сидящему среди них с ложкой в одной руке и банкой разогретой тушенки в другой.
- Рой, по-моему, это к тебе, - решился предположить Боб Керт, самый старший из присутствующих здесь служителей прессы.
- Нет, - выпалил Салливан, и все присутствующие не смогли не отметить легкий флер панического ужаса, заволакивающий его лицо. – Это не ко мне. Меня зовут Джон Доу, я медбрат красного креста, мать троих детей и католичка. Господи Иисусе, ну за что мне все это снова!
- Саааалллииваааан! – заляпанные грязью ботинки уже оставляли следы непосредственно на территории лагеря журналистов, и зверская рожа высокого мужчины теперь была отлично различима в деталях: глубоко посаженные угрюмые глаза, перехлестнутые косым шрамом губы, щедро припорошенные сединой черные космы, торчащие из-под банданы, и седоватая же щетина, обильно осыпавшая впалые щеки и тяжелый подбородок. Все присутствующие вздрогнули. Пришелец мало напоминал посла доброй воли из ООН, если уж на то пошло. Ну и миссионера напоминал еще меньше.
- Нееееееет! – взвыл Рой и попытался вскочить с бревна, но запнулся и потому просто свалился с него назад, запутавшись в ногах и отползая на пару метров. – Чур меня, чур! Мужики, вызовите патруль! Представитель свободной прессы в опасности!
- Хорош орать, стой на месте! – пришелец ускорился, переступая прямо через костер и бревно. Рой уже поднялся на ноги и пятился назад, спотыкаясь об растяжки палаток. – Вот ты значит где, сука такая!
- Помогите! – последний отчаянный вопль Роя жалобной волной раскатился по лагерю, после чего мрачный здоровяк наконец подошел к нему вплотную и сгреб журналиста как сноп, обхватив его своими огромными ручищами и даже приподняв сантиметров этак на пятнадцать над землей.
- Салливан, еб твою мать! Ну здравствуй!
- Секач… ты… ты какашка злая, - вздохнул журналист, повисший макарониной в немилосердных объятиях. – Ну нахрена пугаешь-то?
- Разве я пугаю? Эт если б я сзади подошел и пинка дал – это еще да, а то ж наоборот, заранее предупреждаю, - усмехнулся Райджин и поставил его на землю, не торопясь отпускать. – Че, не рад что ли?
- А у меня есть выбор? – Рой тем не менее улыбнулся и попробовал выкрутиться из захвата. – Ну хорош тискать-то, все ж хрен знает что подумают…
- Ой да и прям подумают они, как при мамке с папкой чуть не замуж за меня выходить – так нормально, а как мужики, так сразу стыдно ему. Ну и пущай думают, будут знать, кто тут мой дорогой кукусик и кого обижать нельзя, - хохотнул Сугимура и, обхватив рукой плечи Роя, повлек его в сторону лагеря наемников.
- Совсем не изменился, конина блядская, - проворчал Салливан. – Ну я даже особо и не надеялся. Куда идем хоть?
- У меня литр коньяка, чекушка медовухи и спирт во фляге. Туда и идем. Кстати меня зовут Декстер Харрис.
- Очень приятно.
- Слушай, дорогой мой мудозвон, что-то ты совсем скукожился. Или мне кажется, или тощее тебя только черенок от саперки?
- Хуйня-война, лечился тут одно время, вылечился… Вот, работаю, не видишь что ли.
- А тут здоровье что ль поправляешь на свежем воздухе? – Райджин с сомнением покосился на синие круги под глазами Роя и нахмурился. – Не больно-то похоже, скорей смахивает на то, что тебя только что из концлагеря выручили и еще даже не переодели.
- Пошел ты… Сам-то как позорился?
- Да как всегда, в городе по воробьям пострелял, деньгу заимел, а потом сюда.
- Чего это сюда? Просрал деньгу за три дня на баб и рулетку?
- Деньга моя в это время наверняка уже в новеньком ранце в школку бежит, в первый класс, а вообще не твое это собачье дело.
- Ааа, вон оно че… слушай, Секач…
- Ничего не буду слушать. Заткнись, Салливан, а то получишь.
На памяти Сугимуры это было еще не самое горячее местечко, в каком ему довелось побывать. За эти два месяца острых вспышек насчиталось всего три, да и те не принесли лагерю наемников особых убытков. Местное население особенной боевой подготовкой не отличалось, и задавить яростные, но крайне неорганизованные восстания оказалось не так уж тяжело. Райджин за это время не заработал ни единой боевой царапины даже, за то сослуживцами был прозван Бронепоездом, а религиозные и вовсе считали его заговоренным, несмотря на явные следы того, что были времена, когда командиру не так уж и везло. Хотя, сам факт, что из Лаоса, Анголы и Белграда он выбрался живым, целым и психически здоровым, все равно прибавлял ему неслабый километраж потустороннего шлейфа.
Здесь Секача куда больше нервировали партизаны – да, впрочем, как и везде. От этих зараз проблем всегда хлебали полными ложками. Посему в данный момент, выверяя каждый шаг, он больше опасался попрыгушки под ногой, нежели агрессивно настроенных аборигенов. Хотя, в общем-то, и второе со счетов списывать не стоило.
Рой привычно отирался неподалеку со своим фотоаппаратом, в силу профессионализма почти не путаясь под ногами и раздражая наемников скорее визуально по причине вечного, как мир, противостояния военных и «писак». Иногда на него лениво гавкали, но с этим старались не перебарщивать. Только кретин последний еще не усек, что командир вовсю приятельствовал с этой лохматой дохлятиной и за слишком уж ярые потуги обидеть журналиста мог прийти и так всех наобижать, что охота к классовой вражде отпадала на долгие недели.
Это, правда, ничуть не мешало этим двоим каждый божий день крыть друг друга такими пелеринами с кружевами, что малярийные комары дохли от смертоносного могущества филологии, но никто в тонкости сих отношений никогда не вникал – ясно было, что там шайтан ногу сломит.
- Биф, - Райджин на ходу махнул рукой, подзывая к себе одного из бойцов. Тот подвалил тут же – круглолицый, мясистый, с вечно красной от неровного румянца физиономией, из-за чего и получил погоняло «Ростбиф». Командиру он запомнился как один из наиболее толковых, несмотря на столь неуклюжую наружность. – С той стороны обойдете, мы с этой. Берешь Сэма и Марсело, там все состыкуемся.
- Так точно.
- Валяй. Эй, Салливан…
Сугимура обернулся к Рою, почему-то еще не встрявшему со своими комментариями, и обомлел – журналист, притихший за спинами наемников, скорчился у большого камня, привалившись к нему плечом, и натурально блевал кровью, как-то беспомощно схватившись за грудь.
- Салливан? Ах ты блядь такая! – был бы Райджин человеком обычным, его бы схватил первичный столбняк и растерянность. Но уж его-то тело отреагировало молниеносно. Уже через секунду он поднял журналиста с земли на руки. - Салливан, ты чего это делаешь, дебил? Еб твою мать, так, движение продолжайте, за старшего Биф, свяжусь из лагеря.
Бойцы в полном молчании проводили взглядом командира, взметнувшего облако пыли и секунд через пять уже превращающегося в небольшую точку вдалеке.
Некоторые явления в жизни ценны сами по себе, даже если представляют из себя полнейший по своей сути негатив. Например, начальника полевого лазарета Кристофера Брукса до сих пор не убили только потому, что он был практически восьмым чудом света, представляя из себя идеальнейшее по своей сути чмо. Люди, сталкивающиеся с ним по жизни, по работе и прочим обстоятельствам, могли бы встать в огромный круг, взяться за руки и хором признаться в том, что большей окончательнейшей совершеннейшей чмотины, чем Кристофер Брукс, они в жизни никогда не видели и не увидят, потому что такие самородки рождаются примерно с той же периодичностью, с какой планеты выстраиваются в крест. Или даже реже. Можно сказать, этот экземпляр представлял для человечества самый натуральный музейный интерес, ибо на такое даже злиться было невозможно – только наблюдать с неугасающим интересом.
Даже видавший виды Райджин не уставал поражаться глубине и многоцветности чмошности доктора Брукса. И даже тогда, когда это было последнее, что его интересовало на тот момент.
Конкретно сейчас, прокурив сорок минут возле лазарета, Сугимура наконец был допущен внутрь и, по пути привычно поражаясь тому, какое же все-таки чмо доктор Брукс, пытался выведать у него, что случилось с Роем.
Кристофер, попивающий выжженную, распыленную и разведенную кипятком свеклу, известную миру под названием «растворимый кофе», издавал при этом такое сладостное «сюп-сюп-сюп» и вслед за ним преисполненное желудочного экстаза «кхааа», что Секач мысленно разряжал в него обойму. Одну за одной. Одну за одной. Прямо в рот.
- Туберкулез же у него, да? – может даже чересчур громко спросил он, чтобы хоть как-то заглушить звуковое сопровождения кофепития.
- Бога ради, Харрис, я же обедаю, - доктор неподражаемо совместил брезгливую гримасу с ехидной ухмылкой. – Вот сейчас допью кофе и тогда уже выдам тебе медаль главного идиота.
Самообладание Райджина с возрастом только полезно окрепло. Он просто приблизился к столу Брукса, от души поковырялся пальцем в ухе и этот самый палец невозмутимо сунул прямо в чашку с кофе, и тот факт, что это был дымящийся кипяток, только придал его жесту убедительности. Доктор кашлянул, отодвинул оскверненный кофе от себя и сложил руки на столе, сцепив пальцы, чтобы не тряслись очень явно. Основное великолепие его чмошности заключалось в том, что при своей хамовитости труслив он был необычайно.
- Сколько ты уже в этом лагере? Два месяца? И не узнал, что у Роя Салливана рак легкого. Периферический, четвертая стадия, запущенный случай, если тебе интересны детали. В анамнезе – два года лечения, курс химиотерапии, затем рецидив и добровольный отказ от врачебного вмешательства на последующие два года. Вот тебе и медаль.
На это Райджин не ответил ничего. Ну то есть почти ничего – за ответ вряд ли можно было счесть то, что он взял Брукса за отвороты халата и приподнял со стула.
- Почему не доложили? – голос Секача был негромок и удушливо-спокоен. Мало кто мог похвастаться тем, что слышал именно этот тон – те, кто мог, как правило переживали последнее сказанное таким голосом слово максимум на минуту.
- Здрасте. Если ты нанимал меня смотрителем своего гарема, то я этого не заметил. Отпусти, Харрис, я на помощь позову.
- Ну, первый шаг к смотрителю гарема я тебе сейчас устрою – отрежу тебе яйца и заставлю тебя их похоронить на отшибе.
- А может, не надо насилия? Еще понятно, если бы я был виноват в том, что ты за два месяца не усек, как твой приятель умирает. У меня в инструкции не написано, что я обязан докладывать обо всех неизлечимых болезнях журналистов на территории лагеря.
- Ну ты и чмо, доктор, - Райджин устало отпустил руку, и Кристофер плюхнулся обратно на стул как пакет сметаны.
- Ну-ну, не надо грязи в женской бане. Я что ли на твоего Салливана рак наслал?
- Да ты заебал, - Секач легко смахнул со стола чашку уже непригодного к употреблению кофе, развернулся и пошел к выходу.
- Кстати навещать нельзя, - донеслось вслед. – Не маячь тут в лазарете, слышишь?
- Ага, щас, - он, конечно, излишне рьяно пнул стол перед тем, как свалить из палатки – иначе первый раз в жизни получил бы удовольствие от убийства живого человека.
Райджин все как-то не знал, куда ему присесть – казалось, опусти он свою пыльную камуфлированную задницу хоть на один из здешних ветхих предметов мебели, хряпнется на пол смешно, как Чарли Чаплин.
Чересчур свободно вмещающийся в мятый хлопковый балахон набор костей и сарказма под именем Рой Салливан примостился на краю шаткой лазаретной койки. Еще Райджин не знал, куда ему смотреть – на жалкий ли гребень позвоночника, виднеющийся из низкого растянутого выреза, на иссушенные ли куриные лапки вместо рук… все это было одинаково стремно и лишний раз напоминало о медали главного идиота, которую он, чего греха таить, заслужил.
Поэтому он смотрел на макушку журналиста. Почему-то именно она, теплая, по-щенячьи какая-то вечно лохматая, примиряла его с остальными частями Салливана, которые периодически хотелось сломать или оторвать для профилактики.
Удивительно, как сплошная многолетняя окаменелость, которую он намозолил на ладони прикладами, чувствовала одуванчиковую пушистость этой самой макушки, когда он тронул ее, не совсем понимая, зачем.
Рой мотнул головой, увиливая от руки, и поднял взгляд. Наваждение трогательности рассеялось как его и не бывало.
- Ой, Секач, иди в жопу. Я че, на больного похож?
- Да ни боже мой. Ты на труп похож. Салливан, не смеши мой этот, он и так смешной. Раскололся товарищ лекарь, даже пальцы ломать не пришлось. А ты хуй.
- Сам ты хуй.
- Вот значит как, да?
- А как же еще.
Они ожесточенно выпырились друг на друга – возвышающийся столбом Райджин, скрестивший на груди руки и воинственно нахохлившийся Рой, вцепившийся худыми пальцами в край койки.
И одновременно заржали спустя сорок секунд.
- Ой, ну все к ебеням, Секач, пойдем наружу покурим… Ой, че я говорю-то. Ну короче пошли, я тут охренею торчать. Этот мудодоктор меня до того бесит, что я скорее загнусь, захлебнувшись ядом, - Салливан поднялся, нелепый и тонконогий в этом больничном мешке, и тут же пошатнулся.
- Уебище, - вздохнул Райджин и легким толчком опрокинул его на койку. – Охренеет он… уже охренел дальше некуда.
Утвердив и закрепив таким образом Роя в пространстве, Секач отошел и уселся прямо на пол.
- Валяй, цеди мне свой яд, у меня на него все равно иммунитет.
- Для тебя у меня особый запас, по старинному рецепту горячей фильтрации, - усмехнулся Рой, смирившийся со своим лежачим положением и поудобнее подтыкивающий подушку. – А этот выпердыш Гиппократа меня ненавидит не дай боже как, и если ты застукаешь однажды, как он забивает меня до смерти уткой, знай – я это предвидел.
- Мда? Ну в принципе, как бы я ни относился к доктору Бруксу, в этом я его как никто другой могу понять. И я даже знаю, почему он тебя ненавидит. Жил себе, жил доктор спокойно в соответствии со своей гнусной натурой, а тут приехал, понимаешь, какой-то Рой Салливан и показал, как надо говниться. Так просто уступить незнамо кому звание главной падлы – любой озвереет.
- Какая тонкая лесть. Спасибо, Секач, ты прямо сегодня такой изысканный, - Салливан, обняв подушку и окончательно угнездившись на ней щекой, наконец перестал возиться и насмешливо воззрился на собеседника. – А доктору и в самом деле до меня еще три пары железных башмаков сносить, и то так, в подмастерья возьму.
Они базарили обо всякой ерунде целых полтора часа, и Райджин уже начал сомневаться – не привиделось ли ему все, что было до этого. Мозг самостоятельно исключил осознание всей ситуации полностью, ведь, в конце концов, признание Салливана неизлечимо больным никак не входило в систему его мировоззрения. Все ж таки он был самым наглядным примером тараканьей живучести в долгой и богатой на архетипы жизни Секача.
- Да нехер тебе пролежни належивать в этом сральнике, - рассуждал Сугимура, развалившись на полу как отдыхающий барс на краю скалы. – Получу бабло – и сгоняем в Израиль. Там врачи вон шайтаны, из килограмма фарша барана обратно сошьют. А потом махнем куда-нибудь на Майорку. Там воздух неебически полезный. Вылечишься, и тогда я тебя уже пристрелю наконец.
- Ага, вот ты мне усрался там на Майорке, - сонно пробормотал Рой, уже не удерживая слипающиеся глаза и мелко позевывая. – Я туда с какой-нибудь зашибенной мулаткой махну. Она будет мне спину кокосовым маслом растирать и слушать про мои героические похождения.
- Ну да, а как же, - фыркнул Райджин и поднялся – и сам не замечал, что теперь у него это получалось не так по-кошачьи ловко, как лет десять назад, и даже несколько грузновато. Уморившийся Салливан уже уснул, и синие тени забрались в его запавшие щеки и глубокие круги под глазами. Секач на минуту задержался возле койки, прислушался к неровному, с тяжеловатым сипением, дыханию, и, натянув задравшееся серое одеяло на торчащие из-под него сбитые пятки, тихо свалил из лазарета.
Он никогда не мог понять, за что его так любили собственные подчиненные. Вроде даже по молодости особенным стремлением к семейственности на войне он не отличался – пил, конечно, горькую, и сигарету мог преломить с сослуживцем или подчиненным, но задушевных разговоров не разговаривал и товарищеских уз не плел. А уж с возрастом как-то окончательно замкнулся, затвердел. Путь из лавы в пемзу неизбежно прокладывает время даже для таких людей, как он – потерявших собственный возраст где-то в самом начале пути. Недаром Салливан когда-то заметил, что не может представить его ребенком.
Райджин и сам себя ребенком не помнил. Истории из детства и юности – да. Но ни разу в памяти не всплыло даже образа зеркала, в котором мог отразиться большеголовый черноволосый мальчишка. Кажется, тогда он даже был толстоват. Впрочем, такой не рыхлый комок, как обычно бывает с изнеженными любителями пепси-колы и пончиков, а скорее плотно упитанный переросток, превратившийся в мускулистого крепыша благодаря секции кикбоксинга, куда его отвела мама. Вот ведь.
Так вот, его почему-то не просто любили собственные солдаты – в рот заглядывали как выводок детей. Безусловно, он предполагал, за что его могут уважать – тут как нигде опыт и навык решают на всех уровнях, пропетляешь ты среди мин или будут потом фрагментами тебя поля удобряться. Плюс основную часть его отряда составлял молодняк – не такой уж мировой важности тут бурлила заварушка, и набирали процентов на семьдесят деревенских парней, идущих по контракту едва ли не первый раз в своей жизни. С такими два варианта – или он на твой авторитет болт забьет, или ты ему один раз все покажешь – и дальше можешь не дергаться, не взбрыкнет.
Понятное дело, фигурально обугленный войной со всех сторон Райджин авторитет внушать умел – за ним и приходила простодушная грубоватая привязанность младших. А его скрытность как раз способствовала тому, ибо давала простор нехитрой, но взрывной солдатской фантазии. Салливан все ерничал, что если вскользь пустить слух о том, как командир Харрис на самом деле пристрелил Гитлера, и то бы ухи развесили.
Салливан. Потом он уже не вставал и не маячил укоризненной тенью со своей капельницей на колесиках. И беседы приходилось вести в постепенно укорачивающихся промежутках между кислородными подушками.
- А че ты тут торчишь все время, а, Секач? – поинтересовался Рой в один из таких моментов.
- Превентивно, - откликнулся Райджин. Он уж давно раздобыл себе нормальный крепкий ящик и мог рассиживаться возле койки сколько ему влезет, только что курить было нельзя прямо тут. И каждый раз после очередного рейда топал сюда просто потому что, в сущности, больше ему делать было нечего кроме как дрыхнуть. И идти некуда. - Чтоб ты не охуел тут от скуки и не довел доктора до цугундера. А то и вправду нассыт тебе в капельницу, нахера мне уголовщина в лагере.
- С ума сойти. Какая… забота. Признайся, ты просто тащишься, глядя на мое жалкое состояние.
- Конечно. Жду момента, когда можно будет конфетти разбрасывать от счастья.
- Погоди фонтанировать экстазом, я еще встану и покажу вам тут всем кузькину мать. Просто мне нравится быть больным. Как в детстве. Какое удовольствие – валяться, в школу не ходить, да еще и мама волнуется. Сожри хоть всю банку малинового джема – никто слова не скажет.
- Да я и так знаю, что ты подлый симулянт. Мне только лучше – до Майорки досимулируешь, и свалим по-тихому. Все равно тут тухло – очередное насаждение дурократии в маленькой банановой республике. Мне всегда было интересно – откуда столько политической энергии в этих козопасах, и какая им вообще нахрен разница, кто ими руководит. Фиг там, казалось бы, вот только раком от рассвета до заката в своих полях с тяпками стояли, а чуть что – вооружаются до трусов и давай защищать непонятно что непонятно от кого. А мы ходи и лови по засратым лачугам этих ополченцев. Там вечно бабы по пять штук младенцев на каждой сиське, деды и бабки кривые от старости как знаки вопроса, ну прям вот ополченец на ополченце сидит. А потом выходишь – и эта баба по тебе вдруг ебашит из Фары. Буквально вот три дня назад так Хосе, дебил, сложился.
- Хосе? – Рой несколько оживлялся, когда слышал новости, пусть даже и не самые приятные. – Это который все сестер замуж выдавал?
- Ага. Говорил, пока каждая свадьбу не справит, так и буду служить. Говорил, у них там по-другому он бы столько лет двадцать зарабатывал. Ну и сам дурак… нехер спиной поворачиваться. Сто раз предупреждал.
- Мда… - Салливан прикрыл глаза. От разговоров он все-таки теперь здорово уставал, и Сугимура привык подавать ему кислородную подушку. Чем и сейчас занялся.
- Давай, сувай морду в свою хрень. Опять запизделись шибко.
- Ага, давай… щас… блин, прикинь, Секач, - журналист вдруг криво улыбнулся. – Я знаешь че вдруг захотел внезапно?
- Ну?
- Тирамисууу… аж вкус почуял. Сука, из-за тебя ведь не жрал его столько лет. Свин ты бессовестный… Эх. Тирамисууу…
- Ну да, тебе его после рябчиков в трюфелях подать или вприкуску? – фыркнул Райджин и закрепил таки на нем дыхательную маску. – На ужин сегодня требуха баранья. Сам, веришь ли, рад до жопы ее жрать уже какую неделю. Тирамису он захотел… придурка кусок.
Так вышло, что повара, поставленного изначально, недавно пришлось сменить по причине того, что он схватил «на пленэре» какую-то сатанинскую экзему и, понятное дело, к кухонному делу стал непригоден. Одновременно с этим начались какие-то перебои с поставками, и временно наемникам пришлось сидеть на еще болей нехитрой провизии, нежели раньше. Нового повара все никак не могли изловить среди шустро отлынивающего состава, и теперь на кухне хозяйничала привлеченная и сильно чуждая политике аборигенка – бодрая толстая тетка, усатая как адмирал и ни хрена не кумекающая по-английски. Сейчас она смотрела на Секача как на опасного дебила, зачем-то сцапавшего ее за монолитное плечо и машущего пальцами перед ее исполненными изумления глазами.
- Сыр! Сыр и яйца. Яй-ца! Три штуки! Понимаешь? Не понимаешь… вот дура-то прости господи… Что ж ты, шайтанское созданье, язык не учишь!
Тетка отвечала ему весьма бойко, столь же бурно жестикулируя, жаль вот ни слова было не разобрать. Хотя, по интонации вполне можно было распознать, куда она его посылает с такой страшной рожей. После двадцати минут такого продуктивного диалога Сугимура сдался и понес обаяние личности к бойцам. Многие из них там, в собственной мирной жизни, к натуральному хозяйству были приближены, так что он надеялся по крайней мере на совет.
Райджин, как это странно ни звучало, знал рецепт ебучего тирамису. Не то чтоб специально, но память у него была прекрасная, а хренов десерт запомнился еще с тех самых времен, когда Салливан с Ким лопали его чашками в любом кафе, где только эту байду, весьма противную на вкус, подавали. Не мог же он не поинтересоваться, что же это за хрень и из чего она сделана.
Когда он озвучил свою просьбу и удалился, бойцы призадумались и, посовещавшись, решили, что сыр можно добыть из козы. Проблема заключалась в том, что единственная живая коза близ территории лагеря была под видом бараньего фарша употреблена буквально на днях. Но при случае в любой деревне, куда пойдут с зачисткой, можно легко стырить козу у местных, и кто им слово скажет. Кто-то мудро предположил, что и целая коза им нахрен не сдалась, а требуется-то всего лишь молоко, из которого после ряда манипуляций сыр и получится.
Впоследствии среди начальства лагеря еще долго ходила полуфантастическая байка о том, как отряд совершенно отмороженных наемников, шерстя очередную деревню, уже на обратном пути нагло вломился в один сарай и начал варварски доить хозяйскую козу. Это, на фоне вполне обычных для таких ситуаций грабежей, изнасилований и избиений, мародерством и вандализмом назвать было даже как-то неловко. Впрочем, начальству это было знать как-то и не обязательно, а Райджин свой сыр все-таки через некоторое время получил, равно как и требуемое количество куриных яиц.
Кофе и коньяк наличествовали и без того, а роль печенья героически взял на себя основательно проспиртованный покрошенный хлеб.
В общем, во время очередного визита в лазарет, Сугимура был загадочен. Подойдя к койке журналиста, он задумчиво почесал за ухом, чуть сдвинув бандану, а потом сурово тукнул об ящик жестяной миской.
- На.
Рой очень усиленно пытался так выкосить глаза, чтобы рассмотреть содержимое, но высоты не хватало, а самостоятельно приподниматься он сейчас не имел возможности.
- Чего на? – наконец поинтересовался он. – Что ты приволок в санитарную зону, минуя барсучье обоняние доктора Зло?
- Что-что… Овсянка, сэр. Не помнишь что ли, как ты говорил?
- Не… не помню. Хотя погоди… чего я говорил?
- Тирамису.
- Тирамису?
- Третий раз мне сказать для ровного счета?
- Охуеть.
- Ну это уж тебе виднее.
- Откуда ты взял-то его? – казалось, хоть у Салливана и нет энергии очень сильно удивляться, но данный факт пришелся как раз к ситуации.
- Да сегодня вот всем дали на ужин. А я не ем эту херь, она невкусная.
- Секач.
- Ну ладно, ладно, пижжу. Ресторан тут открыли недалеко. А то все жалуются на паек, достали уже начальство, вот оно и подсуетилось.
- Секач, блядь, я старый больной человек!
- Слушай, какая тебе нахрен разница, где я его взял? Ты хотел – вот тебе. Там еще за палаткой очередь с цветами и апельсинами. Пускать?
- Твою мать… мне ж нельзя. Я капельницы ем, балда, - Рой сипло захихикал, прикрыв тыльной стороной ладони глаза. – Вот ты полудурок, е-мое. Чего мне делать с ним теперь?
- Да мне насрать. Я принес. А ты с ним че хочешь, то и делай, хоть в глаза закапывай, - Райджин развернулся и, сунув руки в карманы, уже направился к выходу.
- Подожди, - окликнул его Салливан. – Стой говорю. Ну это… ну че, реал, его съесть надо.
- Давай пургена намешаем туда и Бруксу подарим под кофий.
- Это идея… А вообще дай что ли посмотреть. Дай, дай… и понюхать.
Райджин вернулся и поднес миску к лицу Роя. Тот заглянул в нее, потянул носом – и вновь откинулся на подушку.
- Бля, и правда не брешешь. Слушай, может в капельницу зарядим?
- Ага, ну да. Тогда лучше через воронку.
- Точно. Ну тогда и чаю принеси запить. Без сахара.
Хмыкнув, Райджин вновь поставил миску на ящик и опять пошел к выходу, бросив напоследок через плечо.
- Покедова, завтра еще увидимся. Щас некогда мне.
Когда-то давно, еще в начале славных дел, но не в самом начале, а когда Рой уже успел перестать быть хорошим мальчиком из университета, и превратился в ненавидящее людей говно… в общем, однажды его попытались подъебнуть. Загадкой из какой-то книжки. Там речь шла об экзаменах на факультете журналистики. Давалась ситуация: первое января, происшествие – ребенок подавился елочной игрушкой и умер. У тебя заказали репортаж, ты его сделал, вернулся в редакцию, все написал. А тут редактор спрашивает: какого цвета игрушка? Что ты сделаешь, позвонишь родителям, чтобы задать это душераздирающий вопрос, или просрешь работу? Герой книжки оказался умным занудой, и позвонил в полицию, где вели учет уликам. Ну а Салливан ответил в своей репертуаре.
- Зачем чесать правое ухо левой пяткой? Я бы соврал. У редактора и без меня дел до жопы, проверять один хрен не станет.
Да, он бы соврал. Он всегда так делал. Делал, делает, и будет делать. Когда Рой узнал, что у него рак, сначала он врал только семье. С собой он тогда еще был честен – даже лечился. Но потом перед ним встала дилемма, вторая дилемма в его жизни, которую он не смог решить. Первой вот уже чертову кучу лет был этот гребаный наемник. Теперь появилась и вторая. Рой Салливан очень любил жизнь. Понятие «жизнь» для него включало в себя: беготню, стрельбу, смертельную опасность, боль, кровищу, вонь, мерзость, красоту, хорошие книги, виски, грязь, крышесносящий секс, невероятные глупости, движение, движение и еще раз движение. Капельницы, прикованность к койке, химиотерапия, лысая башка, блевотина и жизнь пенсионера в тридцать с гаком лет в понятие жизнь не входили. В общем, он хотел жить – но не так. Поэтому Рой повел себя как ребенок – он стал врать и себе. Что не может взять и умереть человек, который может ходить, бегать, смеяться – а главное – писать и держать фотоаппарат. Нет, он не умрет. По крайней мере, не скоро. У него есть годы в запасе… годы – это же много! Да, эта была самая беспомощная в мире ложь, потому что уж кто-кто, а Салливан знал, как быстро летит время с такой-то профессией.
Но вранье – оно как наркотик, тут стоит начать – и все, дальше как под горку. Сначала ты врешь себе, что если пить таблетки, то боль всегда будет проходить, главное – делать это вовремя. Когда врешь себе, то на окружающих уже и времени не тратишь – все равно подавляющему большинству похуй. А тому, кто не похуй, ты и так уже привык врать напропалую. Когда, если задуматься, ты вообще ему правду говорил? Так что наверняка ничего не заметит.
Потом, когда шила в мешке уже не утаишь, ты врешь себе, что это все временно. Что вот сейчас ты немножко полежишь, потом еще немножко походишь с капельницей – а потом, кажись, и снова до нормальной работы дело дойдет. Потом то же самое ты говоришь себе про необходимость кислородной подушке… потом понимаешь, что еще немного – и ты уже не сможешь даже фотоаппарат в руках держать.
В тот день, когда Рой это понял, он вылез-таки из госпиталя, и сделал последнюю в своей жизни фотографию – удаляющуюся спину Секача.
После этого время понеслось так быстро, что времени на вранье уже не хватало. Какой там фотоаппарат – скоро он понял, что и ручку толком держать не может. Когда последняя в его жизни заметка была дописана, у Роя остались только притащенные коллегами книги. Но даже в тот момент он не казался окружающим конченым человеком. Да, от Роя Салливана осталась одна пятая Роя Салливана, и языком чесать он уже не мог, к великому злорадству доктора Брукса – но он еще мог читать, и глаза на осунувшемся горели так же ярко, как и всегда.
А потом, когда Райджин в очередной раз ушел палить по местным гиперактивным крестьянам, журналист потянулся, как обычно, за книгой – и понял, что не хочет даже читать. Салливан тут же принялся судорожно оглядываться, ожидая с минуты на минуту увидеть свою личную смерть – умершую давным-давно от болезни медсестру Эмили Уайн. Да, она скоро будет здесь, она точно скоро будет здесь. Надо сваливать, и чем скорее, тем лучше.
- Я хочу встать… Эй, блядь, меня кто-нибудь слышит?! Брукс, мать твою, мне срочно надо встать!
Доктор появился в дверях на удивление быстро. Он вообще появлялся быстро, когда надо было сделать кому-то западло.
- Тише, тише. Ты же знаешь, Салли, тебе нельзя вставать. И так громко орать тебе тоже нельзя. Иначе вместе с кашлем ты выблюешь свои легкие.
Рою было что ему сказать. Например, что никто, кроме этого убоища Сугимуры, его называть «Салли» права не имеет, так что пусть засунет язык себе в жопу. Ему всегда было, что сказать, но Брукс уже придавливал ему к лицу эту проклятущую кислородную маску. Вдавливал ее так, как будто это была подушка, и он собирался Салли задушить.
- Да, тебе нельзя орать, Рой. Ты больше никогда не будешь уже выливать на приличных людей вроде меня ведра помоев. И ползать по говнам со своей гребаной щелкалкой не будешь… и трахаться с этим уродом тоже, бррр, я как представлю, меня тошнит. И, ах, какая жалость, он больше никогда не будет называть тебя «Салли»…
Не всегда все было так спокойно, ясное дело. Никто и никогда, включая матерого Секача, не мог даже близко предсказать, чем закончится очередной рейд. Они могут свалить, больше думая о том, что сегодня дадут жрать, нежели о том, сколько домов сейчас растребушили, а могут уносить своего вперед ногами, здорово хлебнув неожиданного партизанского огня.
В этот раз они нарвались. Его изначально изнутри поскребывало какое-то ощущение западла, и когда из первого же дома, который они, обыскав, покинули, грохнула автоматная очередь, сразу стало понятно – чутье и в этот раз не подвело. Видимо, какой-то шайтан их сегодня берег, все парни как лягушки поплюхались наземь или занырнули в ближайшие щели, избежав фатальных попаданий. Натасканные, с гордостью подумал Райджин, наравне со всеми пылесося ноздрями землю и гусеничкой отползая в ближайшее укрытие.
Такое, в принципе, случалось уже далеко не первый раз, и даже самые молодые помнили его инструкции – в конце-концов получилось отстреляться, и тем, кто был ближе всех к дому, удалось в него влезть. Через несколько минут оттуда выволокли худощавую женщину уже весьма почтенного возраста – ибо кроме нее некому, внутри кроме того обнаружили только семилетнюю девчушку и абсолютно полуживую бабку, которая от старости едва ли не присоединялась к стене паутиной.
В таких случаях оставалось только одно – поджигать дома изнутри. Пока не потушат, стрелять не станут – Секач не слишком любил отдавать этот приказ, но излишний гуманизм сейчас мог обернуться потерей своих, а это ему как-то нравилось еще меньше.
Последнюю лачугу он запалил собственноручно – преступно наплевав на то, что полагалось внутрь заходить как минимум вдвоем, чтобы второй держал на мушке обитателей. Ему показалось, что на перепуганное семейство в количестве пяти человек, из которых трое были малыми детишками, хватит и его одного.
Огонь расползался по хижине стремительно – много ли надо такой ветоши - так что уходить надо было поскорее. Он и двинулся уже на выход, не спуская глаз со сбившихся в кучку людей, чьи злые и затравленные взгляды уж очень наглядно давали понять, что они ему страстно желают сдохнуть поперек дороги.
И тут – он сам не понял, что стряслось, но после шага в сторону выхода земля натурально разверзлась под ногами. С оглушительным треском он ухнул куда-то вниз, словно благодаря молитвам селян провалился прямиком в преисподнюю. Хотя это всего лишь оказался прозаический подпол, глава семьи, вполне молодой еще мужчина, сориентировался с достойной ополченца быстротой – сверху на Райджина, едва успевшего сгруппироваться, градом посыпалась всевозможная домашняя утварь, местами весьма ощутимо бьющая по башке и плечам, а затем пролом закрылся – на него перевернули стол.
Времени поудивляться и посетовать на собственное распиздяйство просто не было – Сугимура даже не сомневался, что попал в крайне неприятную ситуацию, оказавшись замурованным в подполе горящего дома. Сквозь щелистый пол уже вовсю пробивался едкий дым, а первый же удар в стол подтвердил опасения – его для верности придавили чем-то тяжелым.
Райджин сам себе не поверил, но ему вдруг сделалось безотчетно-тоскливо. Как-то лень. А почему бы и нет, пожал плечами кто-то внутри. Какая разница, сейчас или в другой такой же раз, только через пару лет. Эта пара лет все равно будет заполнена теми же лагерями, этим же дымом, небритыми физиономиями наемников и полными башмаками говна.
И даже когда он весьма неласковыми словами заткнул этого внутреннего слизнячка, непонятно откуда взявшегося, и начал крошить прикладом доски пола – диафрагму будто кто-то по-прежнему медленно перетягивал скользкой ниткой. Словно ему в самом деле стало все равно, выберется он отсюда или нет.
Угар делал свое дело – и так наглотавшийся пыли и засыпанный щепками Райджин уже смотрел мошек перед глазами, виски заболели, а грудь и глотку одновременно сдавливало и разрывало от попыток найти во вдыхаемом воздухе хоть что-нибудь жизненно необходимое.
Когда теряешь сознание, почему-то появляется ощущение, будто сквозь твою голову, конкретнее через ямку под черепом, проходит непрерывный поток, и через него вымывается зрение, слух, кто-то мягко толкает в затылок, и все. И после – бледно-зеленое марево, а за ним чересчур резкий крик, штырем прошедший сквозь башку.
- Командир!
Не успел он и глаз раскрыть, прямо в рожу жахнуло то ли горячим, то ли холодным, не поймешь, одинаково обжигающим. В горле словно засела пробка, как засор в кухонной трубе, шматок прогнившей пищи, обмотанный волосами, и каждая судорожная попытка вдохнуть отзывалась болью в висках и странным цоканьем в затылке. А потом рот залепило что-то теплое, и резкий поток воздуха, как удар, пробил чертов затор, раскрыл легкие.
- Йооооооб… мать… – первое, что выкашлял Райджин прямо в лицо бойцу, делающему ему искусственное дыхание. Боец, коренастый латиноамериканец Марсело, выглядел почему-то очень счастливым, хоть и заплеванным донельзя.
- Командир Харрис! Живы? Ух елки-палки… Мы уж тут все обосрались три раза…
В зубы ткнулась фляга, и Секач покорно глотнул теплой, отдающей жестью воды. Ему казалось, что он как бобер полсосны сожрал, ибо после этого выблевал неправдоподобное количество опилок в слизи. Марсело не унимался, от волнения то и дело переходя на испанский.
- А мы-то не сообразили, вас нет и нет, ищем-смотрим, тут-то из оттуда они все и посыпались… Малых в окна покидали и сами выпрыгнули, думали тикать. До последнего сидели, пока сами угорать не начали, а мы уж метнулись – там полыхает – не войдешь. Вон все брови себе спалили. Рассел обгорел почуть, а я ничего… Вы как?
- Что с теми?
- Положили, - помрачнел боец. – Со злости видать. Малых нет, а мужика с бабой… Не хотели, да злые стали. Уж больно за вас взыграло.
- Ну? – Секач все дышал и надышаться не мог, до боли растирая морду ладонями в попытках стереть едучий туман с лица.
- Вы не смейтесь, а мы ж вас тайком Папой кличем. Я не первый раз по контракту хожу, а такого командира вроде вас…
- Заткнись. Устроил тут оперу, папу им блядь... Хорошо не мамой кличете, а то может еще и сиську вам давать три раза в день? Поднимайтесь, вяжите кого словили и шагаем докладывать, богато сегодня нырнули.
- Так точно, командир.
Ох, если бы этот вонючий докторишка знал, сколько людей, и сколько раз уже говорило ему что-то в этом роде. Что он никогда не.
«Ты никогда не выберешься из этой дыры». «Ты никогда не сможешь сфотографировать гомоэротические забавы этого генерала…». «Ты никогда не подберешься к этой батарее так близко, чтобы снять ее залп…». Они все так говорили. И не знали, что Роя Салливана очень легко взять на «слабо».
- Спо…рим… - выдавил из себя журналист, и все-таки взял в руки фотоаппарат еще раз. Довольно весомый агрегат с большущим широкоугольным объективом въехал в затылок Брукса. Разумеется, тот не вырубился. Даже не упал. Но это явно охладило пыл служителя Гиппократа.
- Да чтоб ты сдох, – уже куда более спокойно бросил он, выходя из закутка, который служил Салливану палатой.
Теперь, наконец, можно было встать. Нет, ему просто необходимо было встать и выйти из этой чертовой палатки, потому что дышать тут было абсолютно нечем, видать, из-за миазмов, которые Брукс распространял. Грудную клетку давило так, что хотелось разодрать ее ногтями на хрен, может, хоть так полегчает. За исключением этой неприятной детали Рой чувствовал прилив сил необычайный – еще бы, он смог заехать по роже Бруксу, такой шанс не каждому выпадает. Надо обязательно рассказать Секачу, вот тот поржет… Салливан встал с кровати, сделал полтора шага, потом ему что-то помешало – игла капельницы в руке. Он вытащил ее и сделал еще шага два-три. Потом перестали идти ноги, и он рухнул на пол со всей высоты своего роста.
Рой Салливан очень любил жизнь. Да, именно такую жизнь он и любил – чтобы из последних сил, чтобы через не хочу, чтобы на самой грани, чтобы до скрежета зубовного, ползти, ломая ногти о доски пола, чуть не зубами за них цепляясь. Когда сил не осталось даже на это, журналист решил, так, по приколу, попробовать – а можно ли реально ползать на бровях, или это так, эвфемизм? Потом передумал, потому что подыхать, глядючи на подгнившие доски – это совсем не круто. Хотел перевернуться на спину, но вышло только на бок. Он увидел выход из палатки, пыльную землю, прозрачную пластиковую канистру с водой и чьи-то армейские сапоги. Не так плохо, если задуматься. В конце концов, он мог умереть, уткнувшись взглядом в кучу навоза, как тогда в Африке… или в морду Брукса, упаси Господи. Все, что ни делается, все к лучшему.
«Когда я умру, бесспорным доказательством моего существования будут мои фотографии. Люди будут смотреть на них – и думать, что в жизни я видел только это. Получается, что последним, что я видел в жизни, будет спина Сугимуры. И про канистру эту с ботинками грязными никто не узнает. Хехе, вот и славно».
Так подумал Рой Салливан, как всегда многословно – и это было последнее, о чем он подумал в принципе.
Вернувшись в лагерь, Сугимура в кои-то веки свалил всю работу по отчетности на следующего по званию, а сам, сославшись на задымление мозга, отпросился в лазарет. Однако, ни к какому доктору не пошел, а по протоптанной тропинке уже привычно потрусил к Салливану, прикидывая, как бы ему посмешнее рассказать о сегодняшнем эпическом полете. По всему выходило, что история его изрядно повеселит – на редкость глупо, должно быть, он выглядел, проделав собой дыру в полу.
Поначалу он подумал, что сгоряча влез не туда, куда нужно – потому что койка была пуста. Но тот же перевернутый ящик, столько времени уже выдерживающий его задницу, убедил Секача в правильности места. Рядом торчал посвистывающий сквозь зубы медбрат он же санитар, имени которого Райджин так и не запомнил, так что про себя именовал его Джо. Он всех мужиков, кого не запоминал по именам, называл Джо.
В данный момент Джо убирал капельницу, и у Райджина невольно вырвалось:
- А его выписали что ли?
Санитар не то что вздрогнул – он аж подскочил от неожиданности, и капельница, крутнувшись будто живая, с дребезжанием сверзилась на пол.
- Господи, Харрис! Ты обалдел? – Джо утер пот со лба и принялся собирать «имущество». – Как так можно, девяносто кило веса, а шаг как у кошки. Тебе бы киллером работать.
- Почему его нет-то? – проигнорировал его речь Сугимура. - На процедуры повезли?
- Кого его? А, его… ты же не знаешь, - Джо на секунду замялся, наматывая на руку прозрачную трубку капельницы. – Он умер.
- Кто умер? – не понял Райджин.
- Рой Салливан. Ну, скончался. Вот час назад буквально.
Провалившийся под ним гнилой пол, темнота хоть выколи глаз, раздираемые удушьем легкие и скользкая нить на диафрагме.
- Почему? – паскудное ощущение того, что это шевелится не твой язык, вибрируют не твои связки, не твоя слюна катится в горло твердым камушком-голышом.
- Ну как это почему? Потому что рак. Просто задохнулся… Хочешь заходи часа через полтора, помянем, если коньяк есть. Раз дружили вы, грех не выпить. Засвидетельствуем вот только, бумажки заполним, и свободен буду. Эй… Харрис, ты чего это?
- Показывай, где он, - Сугимура взял парня за шею – видимо, сейчас с управлением собственным телом случились какие-то неполадки, потому что Джо вякнул и побледнел.
- Тихо, спокойно! Больно ж, Декс. Так бы и сказал сразу… иди бегом прощайся, пока не вскрыли, только меня вслед за ним отправлять не надо… В оперблок иди, там пока оставили. Брукс еще не пришел вроде, так что лежит себе, никуда не денется.
Решила минута. У оперблока он лоб в лоб столкнулся с доктором Бруксом, и чтоб ему сдохнуть тут на месте, вид у того был сияющий как в день благодарения – разве что гвоздички в нагрудном кармане халата не вдето.
- Харрис, какого хрена? Ты мне назло такой грязный в оперблок лезешь? Хочешь при вскрытии поассистировать? Нет уж, я понимаю, что ты овдовел во цвете лет, но поворачивай, порядки для всех писаны.
Райджин взял его двумя руками за голову, пальцы на ушах, ладони на щеках. Так берут за лицо любимых девушек, чтобы сказать им «Милая, не принимай близко к сердцу, ты моя самая любимая девочка».
- Если ты туда зайдешь, я тебя - убью. И остальным передай. Брысь теперь.
Если бы доктор Брукс получил по морде, он бы созвал сюда весь лагерь, накатал пространный рапорт, засвидетельствовал побои и вообще развел бы деятельность несусветную.
Но то, что произошло, почему-то убедило его – тому, кто сейчас говорит с ним, ничего не стоит его убить. Как откусить ноготь, чтобы тут же выплюнуть и забыть о нем. Не в приступе гнева, не от ненависти, а просто потому что он может. И ему – особенно теперь – все равно.
Если бы присказки сбывались на самом деле, в лагере тотчас же обязан был пройти ливень из лягушек – потому что доктор Кристофер Брукс отступил молча. Жить ему хотелось, и сверхъестественное чутье падлы-виртуоза подсказало, что сейчас даже просто словом говниться будет себе дороже.
Райджин же вошел. Тело еще с каталки даже не сняли, и та как-то сиротливо маячила почти возле самого входа. Перво-наперво Секач откинул простынь с головы до груди и вгляделся в изможденное лицо, знакомое от и до, вплоть до шрама на щеке, давнишнего, оставленного пулей маньяка-девственника.
- Салливан, ты охуел? – он легонько пнул каталку, отчего та дернулась и слегка сдвинулась с места. – Опять ты меня бесишь, да?
Он не слышал никакой обреченной глухой тишины, какая бывает в домах, где лежит покойник. Воздух был тот же, что и всегда, что и в те моменты, когда Салливан спал под кислородной маской, а Райджин рядом потягивал коньяк из фляги и тоже от нефиг делать подремывал.
- Все-таки ты меня наебал, недоносок хренов. Так уж и быть, герой западла, я сдаюсь, ты выиграл. Вряд ли я соображу, чем таким можно теперь тебя переплюнуть. Только теперь… дальше-то что? А, Рой?
Воистину, самый нелепый мертвец в твоей жизни – тот, что лучше всех тебе знаком. Вместе с ним умирает цвет его глаз, шрамы, известные тебе на взгляд и на ощупь, знакомые родинки и почти два десятка лет жизни. Твоей жизни. Чуть-чуть не хватило до двадцати. В Лаосе Секачу было тридцать, а сейчас ему сорок семь, и Салливан умер, утащив за собой все, чем насорил в его жизни за это время.
- Я его ни разу не видел, - проговорил Сугимура так, словно продолжал диалог, начавшийся минут пять назад и прервавшийся на несколько секунд – на время пары сигаретных затяжек. – Не ездил. Посылал им бабло и все, созванивался с ней пару раз. Она говорит – все в норме, все здоровы, я и не ехал. Сразу даже не скажешь, кому из нас троих меньше всего надо мое там присутствие. Если парень в меня, как пить дать сперва отмудохает меня горбылем по ногам, едва я в калитку полезу. А если в нее пошел – еще и кирпичом с крыши добавит. Короче, по-любому не пропадет.
Усмехнувшись, Райджин подтащил складной стул и уселся, опершись локтем одной руки о каталку, а другой рукой вытаскивая флягу.
- Да блин, как ты это делаешь, слушай, даже теперь пытаюсь тебе тут пиздеть про сокровенное. Хотя, какое оно вообще у меня может быть, сокровенное это… сам ржу, не поверишь. Свинюка ты, Рой Салливан… Что я теперь буду делать? Кого мне теперь прикажешь ненавидеть, чтобы было интересно жить? Таких ведь нет больше. Не делают.
Внутри что-то лопнуло. Не с треском и осколками, а как лопается пластиковый пакет с водой, с одного угла. И начинает медленно опустошаться и оседать.
Райджин закусил костяшку большого пальца и замер, уставившись преломляющимся по пути взглядом в произвольную точку где-то за материей – будто пошла перезагрузка сознания. Кто знает, может, так оно и было.
- Декс… - чья-то рука неуверенно потеребила его за плечо. – Проснись.
- Я не сплю, - откликнулся он неожиданно ясным, трезвым голосом, хотя, прежде чем вот так сесть, уткнувшись лбом в сложенные руки, он выжрал все, что у него было с собой и еще и мензурку с чистым спиртом. – Пошел вон, утром приходи.
- Уже утро, Декс, - растерянный Джо выглядел невыспавшимся, взъерошенным и помятым. - Пожалуйста, уйди, нам надо вскрытие провести.
- Как утро?
- Ты всю ночь тут. Правда не спал?
- Да. А когда еще можно прийти?
- Декс, он умер. Нам смерть надо констатировать и хоронить его уже. Не надо приходить… Хочешь укол сделаю? Поспишь.
- Себе сделай, - Райджин поднялся и взглянул на лицо Салливана. Он действительно не уснул ни на минуту сегодня ночью. Просто все эти минуты, слепившись в один мутный ком, прокатились очень быстро.
- Слушай, Декс… - Джо вдруг замялся и зачем-то зашарил по карманам. Это выдало в нем курильщика, который привык в неловкие моменты запаливать сигарету.
- А?
- Ну ты правда в порядке? Я слышал, вы… друзья были большие. Сильно большие.
- Однажды он меня почти застрелил. Кто бы на моем месте устоял?
Санитар Рудольф Морис, прозванный Джо, подумал, что наемник шутит.
- Командир! – донеслось с улицы. – У нас голяк полный! Уходим?
Действительно, голяк. По сравнению с прошлым рейдом, этот прошел как киносеанс «Мост Ватерлоо». Впечатлительные барышни были бы впечатлены, а мужики едва со скуки не сдохли. Разве что в одном из домой молодой парень принялся на своем птичьем материть так и разэдак, но его быстро успокоили прикладами, даже не до крови.
Райджин с Марсело, обыскавшие последнюю хижину, вышли и направились обратно.
- Командир, - проговорил негромко латинос, идущий чуть сзади. – С вами все нормально?
- Да.
- Смурной вы.
- Заткнись-ка ты. Охеренно вовремя. Мы на задании или в кабаке, по душам тут беседовать? Топай себе и смотри, как бы не пулю не словить.
- Ладно. Вообще это я к тому, что вы сами не смотрите. Вас такого рассеянного враз подловят.
- Рот закрой.
Марсело закрыл рот очень вовремя – в покосившемся деревянном строении, мимо которого они проходили, послышался отчетливый шорох и скрип, а сквозь щели мелькнула быстрая тень.
- Скотина какая? – предположил латинос и снова заткнулся, повинуясь резкому жесту Сугимуры. Он не услышал то, что уловило ухо командира – щелчок, весьма несвойственный звукам, что издает здешняя домашняя живность.
- Были там?
- Да везде были. Кто ж пропустит целый коровник.
- Ладно. Шагай пока, я гляну быстро.
- Да ну не, останусь я. А то если тут везде такие полы тухлые, как в тот раз…
- Я кому сказал шагай, мешаешь только. В коровниках подпола нет. Чего встал? Приказ такой – иди и поотнимай у всех, чего тут понабрали. Повадились барахло таскать у этих голодранцев, мародеры херовы, как тараканы. Все, что в карманах не умещается – нахуй.
Когда Марсело отошел, Секач пинком распахнул дверь коровника и вошел внутрь.
Феномен ускорения времени был ему известен уже давно и удивления не вызывал. В том, что ночь может пролететь как полчаса, он уже убедился. А в том, что пара секунд легким движением превращается в бесконечность – прямо сейчас.
В этой бесконечности он видел парня – даже мальчишку, лет тринадцати и не больше. Либо постарше, но маленького и щуплого. Огромные перепуганные глазищи округлились почти фантастически, по-мультяшному. Карие. Не такие карие, как у Салливана. У того были как коньяк. У этого же как мокрая земля, прибитая дождем пыль. А двустволка в руках была явно допотопная и висела до этого на стене лет триста.
В сущности, если б он первый раз смотрел точно в направленный на него ствол, может и показалась бы ему ситуация неприятной. А так – ему достаточно было сейчас нажать на курок, чтобы из этой ситуации благополучно выйти. Короткую автоматную очередь -прямо в дрожащего мальчишку с двустволкой, легче легкого, его реакция против этого…
Да, наверное мог бы. Не растянул бы эти две секунды на вечность, в которой единственный грохнувший выстрел услышал как-то совсем издалека и со смутным равнодушием.
Вероятно, так было все-таки правильно. По крайней мере, так ему и казалось, потому что он совсем не успел поразмыслить о том, что бы на его месте сделал кто-нибудь другой.
- Мам! Мама!
- А?
- Мамуль, в сортире лампочка перегорела.
- Не в сортире, а в туалете!
- Ой, мам, тоже мне педагогический порыв. Ты же говоришь сральник, я не повторяю, - семилетний мальчуган хихикнул, заглянув в гостиную, где его мать действительно весьма непедагогично покуривала и прихлебывала виски из стакана. Впрочем, она не злоупотребляла – просто со вчерашнего вечера нестерпимо хотелось бахнуть, а повода все не находилось. Вот сейчас она сочла, что можно таким образом оплакать почившую лампочку.
- Иди в жопу, вундеркинд. В кого ты у меня такой умный?
- Может, в папу?
- В папу ты красивый. А умный вероятно в меня.
- Ну, если на том фото был в самом деле мой папа, то мое будущее меня заботит.
- Охренеть, - буркнула Ким, немного съезжая в кресле. – У тебя вообще генетика буйная. Давай пойдем ввернем лампочку и кино посмотрим.
- А соседка, тетя Лорен, говорит, что я сын сатаны, - поделился радостно мальчишка.
- Хахаха… Зависть – плохое чувство. Ее сынка в сраную гимназию для шибко одаренных не взяли, хотя она даже с директором… Так, ладно. Расскажи мне что-нибудь. А то хандра какая-то прилипла, если не отвлекусь – нажрусь как лошадь. Хаха, сын сатаны… Женская интуиция - страшная штука.
-
-
01.09.2009 в 02:49-
-
01.09.2009 в 05:22-
-
01.09.2009 в 11:56-
-
16.09.2009 в 20:56